— Горячка, — сказал Хортон Блуэтт.
Джоэль положил мне на лицо руку, как будто этим прикосновением он мог на минуту сконцентрировать мое сознание, распавшееся на куски.
— Слушай меня внимательно и запоминай, мой юный друг. Если ты начнешь выть, как ты выл там, под землей, если ты начнешь бормотать или всхлипывать, нам придется сунуть тебе кляп в рот, чего мне очень не хочется делать, потому что тебе трудновато дышать порой. Но мы не можем рисковать и привлекать к себе внимание. Ты меня слышишь?
— Мы снова поиграем в крыс, — отозвался я, — как на электростанции, быстро и бесшумно прокрадемся по водостоку.
Это, вероятно, прозвучало для него еще большей бессмыслицей, но мне казалось, лучше выразить, что понял сказанное им, я не могу.
Обрывки. Я помню, как Джоэль волок меня на санях. Люк Бендинго тащил тело Райи. То и дело на короткие промежутки времени Люка и Джоэля подменял неукротимый Хортон Блуэтт, здоровый, как бык, невзирая на его годы. Оленьи тропы в лесу. Нависающие над головой вечнозеленые деревья, образующие полог — зеленые иглы, часть из которых была покрыта льдом. Замерзший ручей, использующийся в качестве дороги. Чистое поле. Держаться поближе к сумраку на краю леса. Привал. Горячий бульон, который лился в меня из термоса. Темнеющее небо. Ветер. Ночь.
С наступлением ночи я понял, что буду жить. Я возвращался домой. Но дом не будет домом для Райи. И что толку в жизни, если я должен жить без нее?
Сны.
Сны о смерти и одиночестве.
Сны об утрате и скорби.
Большую часть времени я спал. А когда мой сон прерывали, виновен в этом был, как правило, доктор Пеннингтон, тот самый излечившийся алкоголик, который был горячо любимым доктором ярмарки братьев Сомбра и который уже выходил меня однажды, когда я скрывался в трейлере Глории Нимз после убийства Лайсла Келско и его подручного. Док прилежно прикладывал к моей голове пакеты со льдом, делал уколы, внимательно проверял у меня пульс, побуждал меня пить как можно больше воды и — позже — как можно больше сока.
Я находился в странном месте: маленькая комната с грубыми дощатыми стенами, с двух сторон не доходящими до деревянного потолка. Грязный пол. Верхняя половина деревянной двери отсутствовала, как будто это была двустворчатая — голландская — дверь, которую плотники не установили полностью. Старая железная кровать. Единственная лампа, стоящая на ящике с яблоками. Стул, на котором сидел доктор Пеннингтон и на который садились остальные, когда приходили проведать меня. В углу стоял переносной электрический обогреватель, его спираль светилась красным.
— Ужасный сухой жар, — сказал доктор Пеннингтон. — Очень скверно. Но это самое лучшее, что мы можем сейчас сделать. Мы не хотим, чтобы ты находился в доме Хортона. Ни один из нас не может там ошиваться. Соседи могут заметить множество гостей, начнутся разговоры. Здесь мы должны залечь на дно. Тут даже окна закрашены, чтобы не проникал свет. После того, что произошло на угольной компании «Молния», гоблины из кожи вон лезут, высматривая всех пришлых, всех чужаков. Было бы не дело привлекать к себе внимание. Боюсь, что придется тебе и дальше маяться от жара, хотя в твоем положении это вряд ли пойдет на пользу.
Постепенно горячка прошла.
Даже когда мой мозг прояснился настолько, что я смог связно говорить, я был слишком слаб, чтобы выговаривать слова, а когда слабость прошла, я некоторое время был еще слишком подавлен, чтобы говорить. Позднее любопытство все же одолело меня, и я хриплым шепотом спросил:
— Где я?
Док Пеннингтон ответил:
— За домом Хортона, в дальнем конце его участка. Стойла. Его покойная жена... она любила лошадей. У них одно время были лошади, до того, как она умерла. Это загон с тремя стойлами и одной большой комнатой с кормушками, и ты находишься в одном из стойл.
— Я видел тебя, — сказал я, — и подумал, неужто я во Флориде? Ты приехал со всеми?
— Джоэль решил, что, возможно, понадобится врач, умеющий держать язык за зубами, иными словами, балаганщик, иными словами, я.
— А сколько вас приехало?
— Только мы с Джоэлем и Люком.
Я попытался сказать ему, как я благодарен им за все их усилия и за весь риск, на который они пошли, попытался сказать, что я, тем не менее, хотел бы, чтобы меня оставили, дав умереть и присоединиться к Райе там, куда ушла она. Но мое сознание снова затуманилось, и я погрузился в сон.
Может быть, чтобы увидеть сны.
Готов об этом спорить.
* * *
Когда я проснулся, ветер завывал за стенами загона.
На стуле возле моей кровати сидел и глядел на меня Джоэль Так. Весь такой большой, с этим лицом и третьим глазом, с той челюстью, как черпак экскаватора, он, казалось, был привидением, духом, стихией, из-за которой и выл ветер.
— Как ты себя чувствуешь? — спросил он.
— Плохо, — хрипло прошептал я.
— Голова ясная?
— Слишком ясная.
— Ну, тогда я тебе поведаю малость того, что произошло. В шахтах угольной компании «Молния» произошла крупная катастрофа. Погибло не меньше пятисот гоблинов. Может, и больше. Может быть, это самая большая катастрофа на шахтах в истории. Прибыла толпа горных инспекторов и чинов безопасности как из штата, так и из федерального правительства, до сих пор идут спасательные работы, но дело дрянь. — Он осклабился. — Разумеется, и инспектора, и чины, и спасатели — все гоблины, тут они соблюли осторожность. Они сохранят в тайне то, над чем на самом деле там трудились. Надеюсь, когда к тебе вернутся силы и голос, ты мне скажешь, что же это было, чем они занимались.
Я кивнул.
— Славно, — сказал он. — На это уйдет длинный вечер с кучей пива в Джибтауне.
Джоэль поведал мне еще много чего. В понедельник утром, немедленно после того, как прогремели взрывы на шахте, Хортон Блуэтт отправился в наш дом на Яблоневой тропе и забрал все наши с Райей вещи, включая и ту взрывчатку, которую мы не смогли захватить в шахты. Он решил, что что-то могло пойти не так и мы могли задержаться с выходом из шахт. И скоро, в поисках диверсантов, навредивших угольной компании «Молния», гоблины-полицейские начнут внимательно приглядываться ко всем приезжим, недавно поселившимся в городе, включая и нынешних жильцов дома Клауса Оркенвольда. Хортон решил, что будет лучше, если дом на Яблоневой тропе будет чист как слеза и все следы нашего там пребывания исчезнут из него прежде, чем власти решат заглянуть туда. Не найдя молодых студентов-геологов, снявших его дом, Оркенвольд попытается связаться с ними через университет, при котором они предположительно состоят. Он обнаружит, что история, которую они преподнесли агенту по недвижимости, — липа, и решит: именно они и были диверсантами, и, что более важно, они покинули графство Йонтсдаун в неизвестном направлении.
