Ашакку отдала лучшего ягненка из своего стада, и теперь предсказатель, Лу-Нанна, раскладывал внутренности по чашам. Сердце, печень, кишки… Он не торопился, нараспев читал слова заклинаний. Рукава его рубахи были закатаны, а руки — красны от крови.
Лабарту сидел на земле и терпеливо ждал. Вокруг не было ни души, лишь степь, шатры вдалеке и стада — кочующие белые волны.
Предсказатель был уже немолод, — вокруг глаз сеткой разбегались морщины, в волосах виднелись седые пряди. И, судя по одежде, был он небогат. Но держался спокойно и с достоинством и согласился провести обряд, даже не спросив, какова будет награда.
Наконец Лу-Нанна допел, замолк на мгновение, а потом сказал, глядя на Лабарту:
— Теперь говори, что хочешь узнать, и я прочту ответ.
Кровь медленно застывала на камнях, умирала. Кровь не живет долго, когда душа покинула тело.
— Вот что мне было сказано в юности… — Лабарту говорил медленно, старательно подбирал слова. — Мне сказали, что наделен я особым даром и достигнет этот дар необычайной силы. И это так, я наделен им. Но отчего-то, с некоторых пор, дар этот не растет и не углубляется. И я хочу знать, что случилось со мной.
Лу-Нанна кивнул и больше не спросил ни о чем. Перевернул печень в чаше, провел по ней пальцами. Потом закрыл глаза, пропел строки восхваления Ану и вновь склонился к чаше.
— Вот ответ, — сказал он наконец. — Боль и страдание остановили твой дар. Боль, страдание, оковы и тень смерти — вот причина.
Лабарту опустил глаза и сжал кулаки, так, что ногти впились в ладони. В храме солнца у холодного моря… Долгие годы он старался не вспоминать об этом, но прошлое прорывалось в сны, и в кошмарах он вновь стоял связанный колдовскими путами, а пятеро чужих северных экимму пили его кровь и не внимали мольбам. Вместе с кровью выпили мою силу, и теперь не вернуть?.. Лабарту не мог поднять глаз и молча ждал, что дальше скажет предсказатель.
— Твоя воинская сила не увеличится никогда, — продолжал тот. — Самая основа ее перебита, и то, что есть теперь у тебя — это все, что есть. Но вот второй ответ: тень смерти не тронула силу твоих мыслей, и этим могуществом прославишься и на него опирайся.
Лабарту медленно разжал кулаки, поднял голову. Солнце уже опускалось за отроги гор, небо пылало. Кровь в чашах казалась черной и пахла смертью.
…Не тронула силу твоих мыслей… этим могуществом прославишься…
Воспоминания о беспомощности и страхе отступили в темные глубины, и вместо них пришли другие. Как наяву Лабарту услышал голос матери, звонкий и твердый, похожий на острый клинок. И Тирид сказала: «Когда пройдет много лет, ты сможешь словами, прикосновением и взглядом погружать людей и демонов в глубины и поднимать на высоты. Сможешь заставить забыть то, что было, и вспомнить то, чего не было. Заставишь полюбишь ненавистное и возненавидеть любимое. Все, что скрыто в душе человека или демона станет подвластно твоему слову, прикосновению и взгляду».
Голос матери затих, скрылся в стране воспоминаний. А Лабарту все сидел молча, напряженный как тетива лука. И предсказатель ничего не говорил, не шевелился. Руки его все еще покоились в гадательной чаше.
Если сила мысли — это то, о чем говорили мне Шебу и Тирид, то я проверю это, узнаю прямо сейчас.
И, не медля ни мгновения, Лабарту одним движением подался вперед, взял Лу-Нанну за руку и заглянул ему в глаза.
Тень замешательства плеснулась в них, но не успела вылиться в слова, — предсказатель замер, зачарованный, а Лабарту заговорил:
— Весь мир исчез для тебя, Лу-Нанна, все звуки замолкли и погас свет. И лишь мой голос — опора тебе, лишь его ты слышишь.
— Да, — одними губами прошептал предсказатель.
— Забудь о том, что нагадал, — продолжал Лабарту. — Гадание еще не проведено. Только что ты разрезал жертвенного ягненка, только что достал его печень. Вопрос мой еще не задан, ответ не получен.
— Да, — выдохнул предсказатель, и Лабарту почувствовал, как воспоминания человека стираются, исчезают. Словно волна набежала на песок и смыла рисунки и знаки.
— А теперь возвращайся, — сказал Лабарту. — Пусть вернутся к тебе запахи, звуки и свет.
И, отпустив руку Лу-Нанны, отвел взгляд.
Тот шевельнулся, словно пробуждаясь ото сна. Потом оглядел чаши. Лицо его было сосредоточено и серьезно, — ни тени непонимания или тревоги.
— О чем ты хочешь узнать? — Голос предсказателя не изменился, звучал, как в первый раз. — Говори, и я прочту ответ.
Лабарту вздохнул. Солнце уже почти скрылось из виду. Вдалеке блеяли овцы, слышался лай собак.
Так легко и просто жить тут, кочевать между полноводным Тигром и предгорьями Загроса. Привычно. Так зачем же…
— Сердце зовет меня оставить прежнюю жизнь и уйти в страну черноголовых, — сказал он. — Скажи, будет ли мне сопутствовать удача, и какой город примет меня?
Лу-Нанна кивнул. Потом долго разглядывал жертвенные части, пел слова гимнов. Наконец, проговорил:
— Покинь степь, этим достигнешь могущества и славы. Что же до города… — Тут он замолк, нахмурился, продолжил: — Город Шаррукина, Аккаде, распахнет перед тобой свои ворота.
Аккаде. Лабарту улыбнулся.
— Будешь жить там долго, — говорил между тем Лу-Нанна, — но потом войдешь во Врата Бога, и что за город это — я не знаю. Потом примет тебя город, чье имя «цельный», и имя это двойное. И много других городов сулит тебе гадание, но имена их темны и непонятны.
Лабарту слушал его, и на душе было легко. Аккаде. Он знал, что выбор уже сделан.
И потому поднялся и, поклонившись, сказал:
— Благодарю тебя, Лу-Нанна. Богатство мое велико, стада обширны. Щедрая награда ждет тебя.
Кровь уже засохла на камнях, на степь опускалась ночь.
3.
Лабарту уходил на восходе, и Ашакку вышла проводить его. Рассветные лучи ложились на ее лицо, блестели на кольцах тяжелого ожерелья. Дошла до тропы, ведущий на юг, и остановилась. Улыбнулась, спокойно, — словно Лабарту просто возвращался к своим стадам, а не уходил в чужие земли за рекой.
Шелестела опаленная летним солнцем трава, просыпалась земля.
— Пройдет время, и ты станешь сильнее меня, — сказал Лабарту.
Ашакку качнула головой, опустила глаза.
— Поэтому мой хозяин уходит? — спросила она. — Чтобы не видеть, как Ашакку станет сильнее его?
В ее словах была правда, и в первый миг Лабарту не знал, что ответить. Хотелось позабыть о гадании и об избранной цели. Прошлое не вернуть, так почему бы не остаться здесь? Горячий ветер, знакомый уклад, простая жизнь… И время утекает, словно песок сквозь пальцы, годы уходят, столетия…
Нет. Мое место не здесь. Пусть мне не стать сильным, но я докажу, что я…
Он взял руки Ашакку в свои. Она права, но не права. Я ухожу не потому.
— Ты — дитя моего сердца, — проговорил Лабарту. Ашакку подняла голову, встретилась с ним взглядом. — И в моем сердце всегда будет место для тебя. Если захочешь меня увидеть, ищи в городах. Кочевать я не буду, найдешь без труда.
— Найду, — кивнула Ашакку, и вновь улыбнулась, доверчиво, легко. В глазах у нее не было слез.
Так они простились.
И, уже шагая по тропе, Лабарту обернулся, хоть и знал, что нельзя, — ведь если оглянешься, оставишь в покинутой земле часть своей души. Но не смог удержаться.
Обернулся, но уже не увидел Ашакку. Ушла, вернулась к делам. День только начался, и впереди много забот.
4.
За рекой даже воздух казался другим. Всюду в нем был привкус влаги, запах полей и оседлой жизни. Глинистые берега каналов, ослепительные блики в воде, — словно и не изменилось ничего.
Солнце пылало над головой, огромное, жаркое, и кругом не было ни души, — люди попрятались от полуденного зноя, скрылись в душной тени домов. Лабарту шагал по пустой дороге, и в пыли оставались отпечатки его босых ног. Многие проходили и проезжали здесь: дорога истоптана, покрыта следами колес, копыт и ступней.
На развилке Лабарту остановился, помедлил. Если пойти на восток, то выйдешь к Лагашу. И не так долог путь… И снова увидишь свой город, его улицы, каналы. Но, должно быть, давно прорыты новые каналы, а город разрушен и отстроен. Разве ты не слышал про потоп и войны? Свой Лагаш ты не увидишь, а потому…
Лабарту повернул на запад.
И вскоре после развилки встретил путника. Тот шел, тяжело дыша и обливаясь потом, но не замедляя шага. Был он вооружен, а на поясе висела печать. Должно быть, посланник царя или храма, и спешит с поручением.
— В какой город ведет эта дорога? — спросил Лабарту, поравнявшись с ним.
— Аккаде, — выдохнул путник и остановился. Было видно, что он рад невольной передышке, но чувство долга его подгоняет.
Аккаде. Лабарту улыбнулся. Человек стоял перед ним, высокий, сильный, и кровь его была чистой, чувствовалась сквозь кожу.
