– Не подскажете, что сегодня дают? – обратилась Вера Павловна к худой женщине, угощавшей людей фруктами.
Лукин удивился такому вопросу, ведь тетенька раздавала яблоки, да и что могли давать в четверг, кроме яблок, трески и кильки? В пятницу будет кефир и рассыпчатый, как сухая земля, творог, а в субботу – огурцы и сладкий перловый пудинг. Припомнить, что будет в воскресенье, он не успел, поскольку женщина утерлась надетым поверх серой куртки фартуком и сказала:
– Не знаю. Должно быть, оперу. Ну да, раз я выходная, балета не будет… Точно оперу, – добавила она, подумав.
– Сама Лапова, – благоговейно шепнула воспитательница, трогая Лукина за плечо. – Автограф попросить бы. Жалко, я карандаш не взяла.
Оранжевые дворники сгребли мусор в плетеную корзину и куда-то ее понесли. На площади не осталось никого, кроме двух лоточниц, двух раскладных столов и двух же очередей. В голове у Лукина всё вертелось странное слово. Он не знал, что такое «опера», но догадывался: чтобы ее, «оперу», увидеть, нужно подойти к столику и получить бумажку, называемую билетом. Потом зайти в театр, и вот там, внутри, она и будет – «опера». Со свойственным детям примитивным рационализмом Лукин подумал, что «оперу» можно показать прямо на улице, тогда людям не придется томиться в длинной очереди, но он снова решил промолчать, поскольку уже привык, что над его советами только смеются.
Колонна продвинулась на метр или два и затопталась на месте, однако здесь скучать оказалось намного интересней: толстый дядька сдвинулся в сторону, и Лукин увидел театр. Вера Павловна сказала, что он большой, хотя Лукин это понял и без нее. Домище был таким огромным, что его поддерживали несколько белых столбов. Еще Лукин прикинул, что если снять с крыши чугунных лошадей, тогда и пару столбов можно будет убрать, но развить эту мысль он не успел, потому что перед театром поставили третий стол, и очередь пошла веселее.
Теперь Лукин каждые несколько секунд делал маленький шажок, который неизменно отвлекал его от раздумий, и всякий раз, переставляя ноги, он был вынужден начинать с одного и того же. Если лошадь весит сто килограммов, тогда две лошади весят двести, а три…
Его подтолкнули в спину, и он опять сбился.
– Не бойтесь, товарищи! Все успеете! – объявили впереди. – Пока зал не наполним, не начнем.
«Раз сказали, что все успеют, значит, кто-то точно опоздает», – смекнул Лукин и неожиданно для себя заволновался. Проторчать столько времени у театра и не попасть на «оперу» было бы обидно. Он бросил свои расчеты и принялся тихонько подпрыгивать, пытаясь определить, далеко ли до стола с билетами.
– Стой смирно! – одернула его воспитательница.
– Я увидел! – воскликнул Лукин.
– Что ты там еще увидел?
– Там плакат над дверью. И написано. Это и есть «опера»?
– Нет. Плакат – это плакат, а опера – это опера.
– Потому что плакат снаружи, а «опера» – внутри? – спросил Лукин.
Он снова чем-то огорчил Веру Павловну и теперь пытался ее порадовать своей проницательностью.
– Отстань, – раздраженно бросила она.
– А что там написано? – не унимался Лукин.
– Где?
– На «опере».
– Ничего не написано.
– А на плакате?
Вера Павловна взяла Лукина под мышки и, приподняв его над очередью, сказала:
– Сам прочитай. Сможешь?
– «Победил!» – обрадовавшись, прочел он, но это было второе слово, а первое загораживал широкий столб, и от него остались только три буквы «изм». Лукин знал, что таких коротких слов не бывает. – Кто победил, Вера Павловна?
Она ответила, вернее, собиралась ответить, но в этот момент у нее подошла отрыжка от кильки, и воспитательница, сглатывая слюну и кривя губы, пробурчала что-то невнятное. В лицо Лукину пахнуло кислым томатным духом – может, именно поэтому он и не расслышал, кто же победил, а переспрашивать было невежливо.
Вера Павловна опустила его на землю, и он опять задумался. Лукин успел заметить, что до столика осталось совсем немного, и они наверняка успеют. Повезет ли тому, кто сзади, неизвестно, а они точно попадут. И он увидит «оперу». И, скорее всего, узнает, кто и кого победил.
– Лёха, ты понял? Лёха! Спишь, что ли?
– Я! А?! А, это ты… – Лукин на ощупь нашел мятую пачку и вытряс из нее кривой окурок. – Чего тебе?
– Вот осел! Полчаса ему толкую, а он, оказывается, дрыхнет! – Раков бесцеремонно выдернул у него изо рта сигарету и затянулся. – Склад, говорю. Фёдор из разведки пришел. Помнишь тот ангар? Мы еще думали, там самолет или горючка.
– Танки, – вяло возразил Лукин, отнимая бычок.
– Поганки! – передразнил Раков. – Харчи там!
– А?! – Лукин еще не вполне проснулся и к юмору был не готов.
– Продукты, придурок! Макароны, сгущенка, крупы разные. Во! Фёдор сказал, что икру видел, черную, два ящика.
– Пускай черносотенцы едят, раз она черная, – сказал Лукин. Шутка ему понравилась, и он решил развить идею. – А красную коммунистам отдадим.
Продолжение вышло не таким удачным, тем не менее Раков засмеялся.
– Сам-то чего жрать собираешься? Лично меня от кильки уже мутит.
– Погоди, ты это серьезно, про склад? – насторожился Лукин.
– А то! Здесь километр лесом, за час обернемся.
– Нашел дурака! Я снайпер, мое дело – бошки в крестик ловить, а не коробки перетаскивать.
– Ну дубина! Как же я один два ящика принесу? Да и стремно в одиночку к либералам соваться.
– Так Иваныч тебе подмогу выделит.
– Если Иваныч узнает, он сам всё схавает или опять на патроны поменяет.
– Всё равно ведь узнает, Фёдор доложит.
– Не, теперь уже не доложит, – сказал Раков, понизив голос.
– Н-да?.. Он же вроде другом тебе был.
– А как иначе, Лёшка? Такая жизнь паскудная. Икра, мать ее за ногу. Немцы, те что из миротворцев, очень этот кавиар уважают. Владик недавно дагестанцев раскулачил, так веришь, новый вальтер справил!
– На кой тебе вальтер?
– Двести банок, Лёха! – взвизгнул Раков. – За них нам колес полные карманы насыпят или телок дадут, беженок каких-нибудь.
– Да, это было бы клёво, – согласился Лукин.
Раков не дурак, знал, на что его можно купить – по женскому полу Лёха тосковал ужасно. До войны личная жизнь как-то не удалась, а теперь с этим и вовсе было сложно: если среди пленных баб попадались мало-мальски работоспособные, они незамедлительно «шли в расход». Даже когда ребята окружили взвод литовских наемниц, никто не рискнул «попользоваться». Говорят, у них на крайний случай вместо последнего патрона припасены прививки СПИДа.
Лукину смертельно хотелось женщину, впрочем, не одному ему, но он, вооруженный винтовкой с оптическим прицелом, страдал от этого больше других. Никто не видел, как они раздеваются, плещутся, стирают нижнее белье на той стороне реки, а он видел. Любовался, причмокивал, нервно почесывал потную спину, только указательный палец на спусковом крючке всегда оставался спокоен. Школа.
