От сердца разлилось тепло, потекло по жилам — сияющий золотой свет. Еще сильней захотелось спать, и в этот миг Лабарту жалел лишь о том, что нельзя погрузиться в сон прямо так — стоя на палубе и не сводя глаз с солнечного диска.
Мы плывем вслед за солнцем. Вслед за солнцем…
2.
— А ты видел море? — спросил Син-Намму, глава корабельщиков.
Они сидели под тростниковым навесом и смотрели на проплывающий мимо берег. На финиковые пальмы, величественные и высокие, на акации, подступающие к самой воде, и на заросли тамариска. Ветер был попутным, лодки, не торопясь, шли вниз по течению. У главы корабельщиков не было сейчас особых дел, и он пришел развлечь Лабарту беседой.
— Море? — повторил Лабарту и поднес чашу к губам… Пиво было отменным — без сомнения, из кладовых Татану.
Син-Намму кивнул. Лабарту прежде видел его лишь пару раз, но запомнил. Тот выделялся из толпы: рослый, загорелый, со змеей-татуировкой, обвивающей руку от плеча до запястья. Сейчас он смотрел серьезно, выжидательно, словно разговор велся о делах важных, а не о пустяках.
Море…
Холодные серые волны, разбивающиеся о прибрежные камни. Брызги на губах, соленые, как кровь. Крики чаек, падающих к самой воде и взлетающих вновь. Сосны, согнувшиеся от ветра. Чистое небо в разрывах облаков… И девушка с длинными косами, светловолосая, сероглазая, внимательная и немногословная.
Лабарту зажмурился, отгоняя воспоминание. На миг вновь показалось, что в груди пусто, словно кто-то вырвал сердце и пеплом развеял по ветру. Но глубокий вздох, усилие воли — и все прошло. Лабарту открыл глаза.
Солнечный свет бликами искрился на воде, мерно поскрипывала уключина рулевого весла.
— Нет, — проговорил он. — Я прожил всю жизнь в Аккаде.
— Самое время отправиться в путь! — засмеялся Син-Намму и подлил ему еще пива. — Ты на пороге зрелости, пора повидать чужие края!
Лабарту улыбнулся и покачал головой.
— Тогда, должно быть, я слишком долго медлил, — сказал он. — Порог зрелости давно пройден. Прошло уже две дюжины лет и еще три года, с тех пор, как я появился на свет.
— В самом деле? — удивился корабельщик. — Всего на три зимы меня моложе?
Лабарту только пожал плечами. Что тут ответишь?
— Тебе понравится море, — пообещал Син-Намму. — В эту пору бури случаются не часто, и с моими лодками не сравнится ни один корабль в Аккаде, а гребцы сильны и не знают усталости.
Все люди слабы и легко устают, а корабли лугаля, конечно же, быстрее и надежнее, чем эти. Но каждый хвалит свой товар, торговцу ли не знать об этом?
Лабарту кивнул, глядя мимо Син-Намму, а тот продолжал:
— А Дильмун и впрямь прекрасен, хотя ты увидишь, что многое из того, что говорят о нем — небылицы. Женщины в благословенной стране воистину изумительны, не было нужды брать с собой наложницу. — Корабельщик махнул рукой, и Лабарту невольно взглянул в ту сторону.
Нидинту сидела в тени паруса, пыталась спрятаться от палящего солнца. Полуотвернулась, лица не разглядеть, лишь видна была узкая загорелая рука, придерживающая края покрывала. Рядом примостился Кури — коротко стриженный, высокий и сильный, такому бы воином быть, а не слугой при господине. Адад-Бааля не было видно. Должно быть, все еще стоит на носу корабля, смотрит вперед.
Подарок Илку. Рабы, чья главная ценность — кровь.
— Она мне не наложница, — сказал Лабарту и отвернулся. — Просто служанка.
Син-Намму засмеялся.
— Будто я не знаю, зачем берут в путь служанку! Или, может статься… — Он наклонился ближе, в глазах мелькнула хитринка. — Быть может, младшая дочка Татану так тебя околдовала, что на других женщин ты уже и не смотришь?
— Откуда ты…, - начал было Лабарту, не скрывая удивления, но Син-Намму лишь отмахнулся.
— Кто ж об этом не знает? Может, Татану и все дела теперь тебе передаст, раз отправил вместо себя в плавание и хочет с тобой породниться.
— Что только не расскажут. — Лабарту отставил чашу и поднялся на ноги. — Может так, а может, и нет. Только время покажет.
3.
Он проснулся от того, что кто-то откинул занавесь и скользнул под тростниковый навес. Порыв воздуха коснулся лица. Запах остывающей земли, неукротимой реки и осенних ночных цветов… Ветер переменился, и слышались мерные удары весел, скрип уключин. Этот час в ночи — самый темный, час, когда закат давно позади, а утро настанет еще нескоро. В это время дикие звери выслеживают добычу в степи, а люди опасаются выходить из дома. И если уж приходится отправиться в путь — шепчут слова молитв и делают охранительные знаки, едва переступив порог.
Так кто же пришел сюда в такое время?
Лабарту не шелохнулся, лежал все так же, молча, глядя из-под опущенных ресниц. Темнота — не помеха для экимму, и он ясно видел женщину, застывшую возле занавеси. Под покрывалом не разобрать очертаний фигуры, лица не видно, но разве ошибешься? На корабле не было других женщин. Только Нидинту.
— Я тебя не звал, — сказал Лабарту и сел — легко, одним движением.
Девушка вздрогнула, но не убежала. Лабарту слышал, как стучит ее сердце, испуганно, торопливо.
Он думал, что Нидинту не ответит, но та повела плечами, и покрывало соскользнуло на пол.
— Я пришла без зова, — прошептала она еле слышно и шагнула вперед.
Волосы ее были острижены — едва доставали до плеч. И одета была как все рабыни в доме Илку — в простую рубашку до колен. Ни вышивки, ни украшений, лишь на шее амулет на кожаном шнурке. И даже в темноте Лабарту видел клеймо у нее на плече.
— В доме моего прежнего господина было много рабов. — Нидинту сделала еще шаг и опустилась на колени возле Лабарту. Ее голос шелестел, словно ветер в тростниках. — Но все же он выделял меня среди прочих и часто звал в спальные покои. А мой новый господин взял с собой лишь троих, и среди них я — единственная женщина.
Нидинту потянулась, ухватив полы своей рубашки, стянула ее через голову. И так и осталась сидеть, обнаженная, неподвижная.
Тело ее еще не знало материнства, груди были округлыми, но высокими, манили прикоснуться. Стройная и сильная, привыкшая к работе… И этим Нидинту была похожа на жительниц степи, кочующих следом за стадами. Но, глядя на нее, Лабарту не сомневался: многие поколения ее предки жили в Шумере. Широкое лицо, тонкие черты и огромные глаза — такова внешность черноголовых, и Нидинту была такой же.
И кровь ее, должно быть, и правда прекрасна…
До жажды было еще далеко, но Лабарту вдруг увидел красный сияющий свет, струящийся от сердца рабыни, дрожащий в такт ударам пульса.
Нидинту встретилась взглядом с Лабарту и улыбнулась.
— Зря пришла. — Ему показалось, что голос звучит недостаточно жестко. Но как можно быть суровым, когда обнаженная женщина сидит на расстоянии вытянутой руки и ждет? — Зря надеешься, что я сделаю тебя своей наложницей. Ты простая рабыня, и ей и останешься.
— У моего прежнего господина, Илку, две жены и много наложниц. Но все же он часто звал меня.
Она подалась вперед и положила руки на колени Лабарту. Он едва удержался, чтобы не схватить ее, не привлечь к себе.
Женщина, желанная женщина… Но уже сейчас я вижу ток ее крови, слышу стук ее сердца… Что же будет, когда жажда настигнет меня?
— Должно быть, он отдал именно меня, — продолжала Нидинту, улыбаясь, — чтобы мой новый господин, Лабарту, ни в чем не знал недостатка.
Илку, Лабарту… Она знает наши настоящие имена! Это значит…
Он отбросил ее руки и встал. Занавесь всколыхнулась от движения. Девушка подняла голову, и в ее темных глазах было непонимание.
— Ты знаешь, зачем я взял тебя с собой? — спросил Лабарту, глядя на нее сверху вниз.
— Чтобы пить мою кровь, — ответила Нидинту, и в ее голосе не было и тени страха. — Мой прежний господин говорил, что она прекрасна на вкус, но это никогда не мешало ему…
Лабарту отвернулся, но даже, не глядя, он чувствовал зов ее тела.
— Ты зря пришла, — повторил он. — Я не сплю с едой.
Он ждал, что Нидинту уйдет — разве может женщина, услышав такие слова, не убежать в обиде? Но она вдруг взмолилась, все также шепотом, еле слышно:
— Если ты не хочешь меня, прошу, возьми мою кровь!
Лабарту обернулся.
Нидинту стояла на коленях и протягивала к нему руки, запястьями вверх.
Она постоянная жертва. Илку часто пил ее кровь, и теперь она жаждет укусов экимму, как пьяница жаждет вина. В этом для нее высшее наслаждение, без этого она не может жить…Жертва.
— Не сейчас. — Слова давались с трудом. — Я не голоден.
— Но нам плыть еще долго. — Она все также не сводила с него взгляда и не опускала рук. — Лишь завтра после полудня мы приплывем в Лагаш. Разве ты не захочешь крови до того? А при свете дня, на корабле, где столько глаз, как станешь ее пить? Возьми мою кровь сейчас, я…
