помимо его воображения. Каждый раз – под водой – не покидало ощущение, что ты на другой планете.
– Подтяни фал, – просит Ивин.
Здесь, подо льдом, он чувствует себя спокойнее, чем наверху, на связи, страхуя товарища, с обледеневшим фалом в руках. За того, кто погрузился, переживаешь сильнее, чем за себя. Напряжение выматывает. Мало ли что. Не в Черном море ведь ныряют. Если на глубине откажет аппарат – на остатках воздуха надо не просто выйти, а найти, куда всплыть.
На прошлой станции, год назад, Ивин услышал страшное: «Нет подачи воздуха». В наушниках хрипел голос ушедшего под лед товарища. Ивин налег на лебедку, тянул, как мешок. Молил, чтобы товарищ не запаниковал, не начал дергаться. Паника – это кислородное голодание и потеря сознания. Это смерть. Обошлось: вытянул живого.
– Как самочувствие? – спрашивает Коган.
– Отлично.
Ивин медленно шевелит ластами. Продолжает обход плантации реперов.
Иногда отталкивается от купола и висит, как замоченный, под ледяными «облаками». Океан красит лед в бирюзовый и голубоватый оттенки.
Здесь как в космосе.
«Чудеса божьи изумления достойны», – так, кажется, сказал Александр Македонский после того, как его подняли в стеклянном колоколе, подводном аппарате, из Средиземного моря.
Вчера на станцию прилетели кинооператор с помощником из «Центрнаучфильма», собираются снимать кино о гидрологах, готовятся к первому погружению. Привезли с собой две камеры, тридцатипятимиллиметровую и шестнадцатимиллиметровую в специальном боксе Массарского, такой снимали «Человека-амфибию». Красивый получится фильм, уверен Ивин.
– Серега, хорошо слышишь? – спрашивает страхующий Коган.
– Хорошо. Ты трави сигналку. Не жадничай.
– А ты не спеши.
– Понял тебя. Не спешу.
Он плывет к следующему штырю. Здесь подошва айсберга едва холмистая, выступы – сантиметров двадцать.
– Проверь фоторегистратор, – просит Коган. – Держат мои прокладки?
– Понял. Сделаю.
– Где ты сейчас?
– У тринадцатого датчика.
Ивин осматривает регистратор.
– Прокладки держат. Только немного заедает спуск… В остальном норма. Двигаю дальше.
– Работаешь полчаса.
– Так вот чего я проголодался.
– Скоро закругляться, Серега.
– Понял.
Ивин слышит далекий гул, будто ветер задувает в расселины, – это грохочут льды.
– Что за шум? – спрашивает Ивин. – Слышишь?
– Подвижки, – отвечает Коган. – Недалеко.
Ивин представляет, как приросшая к айсбергу льдина взрывается изнутри и у самого края начинают ползти, взбираясь одна на другую, льдины.
– Опасно?
– Нет. Мы нормально. Заканчивай, будем тебя поднимать.
– По…
Ивина неожиданно сдавливает в талии. Кто-то сильный и гибкий сжимает ноги. Гидролог опускает глаза и вздрагивает: его обвивает арктический спрут, еще не известный науке монстр. Свободные щупальца тянутся к маске, загубнику. Огромные льдистые глаза смотрят на Ивина.
Ноги стягивает обручем.
Ивин дергается изо всех сил, и осьминог тоже ворочается, выпускает из себя рой белых кристаллов. Становится темно, все заволакивает мелкими льдинками. Хватка не ослабевает.
Ивин больше не вырывается из объятий – подо льдом лучше не пороть горячку. Пока щупальца не захлестнули его руки, он тянется к ножу, одновременно пытаясь рассмотреть спрута. Обзор заслоняет рыхлая муть.
Шуга. Поднятый с глубин донный лед.
Он вывинчивает нож – один поворот, второй, третий…
– Серега, что у тебя?
…четвертый поворот, пятый… Нож высвобождается из футляра, и Ивин бьет осьминога.
Но монстра нет. Вокруг – лишь приставучая шуга. Ивин разгоняет ее рукой с ножом.
Страховочный фал, внутри которого пропущен телефонный провод, обвил ноги – Ивин запутался в тросе. Но это не все. Сигнальный конец натянут струной: зацепился.
– Серега?! – волнуется Коган.
– Погоди. Тут заклинило.
– Что случилось?
Ивин плывет по заклинившему фалу. Фал провисает. Ивин видит причину.
– Ну как? – спрашивает Коган.
– Зажало. По фалу не вернусь.
– Спокойно, спокойно. Серега, у тебя воздуха на десять минут. Сейчас спустим мигалку. Увидишь ее – отрезайся и выходи в запасную лунку.
– Понял.
Ивин смотрит на нож, но не спешит. Теперь у него есть запас троса для погружения. Где-то наверху парни – Шахнюк и Мартынцев, гидробиолог из института океанологии – бегут к запасной лунке, чтобы утопить в ней фонарь. Коган остается в палатке, в ухе Ивина.
– Видишь мигалку? – спрашивает Коган.
– Пока нет.
Ивин не поддается панике. Нужна холодная голова. Смотрит сквозь запотевшую маску на подошву льдины. Она давит, не хочет выпускать.
Успокойся.
– Теперь видишь?
– Нет.
Если замереть, то время остановится. Если замереть, не нужен будет воздух. Лед забудет о нем. Ивин прогоняет опасные дикие мысли.
– Выступ мешает. Опустись глубже.
Ивин уходит на глубину, поглядывая вверх, на изнанку льда. Высматривает мигающий свет – на глубине его не будут заслонять торосы. Он должен найти мигалку.
– Отошел? Видишь?
– Не вижу.
– Серега… Опустись ниже.
Ивин смотрит на глубиномер. Циферблат фосфоресцирует, как крошечная медуза. Выступ заканчивается, Ивин погружается и вдруг видит пятнышко света, оно подмаргивает.
– Есть! Вижу мигалку!
Ивин примеряется ножом к страховке.
– Режу фал!
– Пошел! – кричит в наушниках Коган. – Достаю!
Кажется, Коган думает, что вытягивает его. Но сигнальный конец, как и прежде, зажат безжалостным льдом. Ивин не чувствует натяжения – никто не тащит его к лунке, свету, лицам друзей.
– Еще немного, Серега. Давай. Видим тебя…
Ивин перерезает фал – наушники замолкают. Нет времени слушать. О чем говорил Коган? Наверное, Шахнюк или Мартынцев увидел сквозь шугу свет опущенной в лунку мигалки или что-то еще – и подумал, что это всплывает Ивин… Нет времени, совсем нет времени. Скоро закончится кислород.
Ивин огибает торос и всплывает к мигалке.
Шахнюк и Мартынцев ждут его наверху. Он видит их сквозь толщу льда в своем воображении. Гидролог
и гидробиолог сидят над запасной лункой, вода отливает свинцом – в ней кружат осколки ледяного сала. Ивин присматривается к напряженному лицу Шахнюка. Сосульки в окладистой бороде. Цепкие голубые глаза, в которых и экспедиции на ледоколах, и установка на океанском льду дрейфующих радиометеорологических станций, и подводное плавание. Рукодельный парень: если что, соберет снаряжение из подручных материалов – маску, трубку с шариком для пинг-понга вместо клапана…
У Ивина сдавливает в груди. Пальцы разжимаются, и нож медленно падает.
Ивин смотрит на подмигивающий свет.
Это не мигалка. А лампочка, которую сорвало и унесло течением с полигона.
Это обман, галлюцинация. Потому что лампочка не должна мигать… не должна даже светить – кабель оборван и тянется за ней мертвым хвостиком.
Мираж гаснет и исчезает в рыхлом облачке. Шуга уносит его прочь.
Ивин находит рукой огрызок фала. Минуту назад он перерезал единственную связь с теми, кто наверху.
Но его нить Ариадны оборвана.
Надо найти мигалку. Снова погрузиться и посмотреть? Или возвратиться к торосу, где застрял сигнальный конец? Хватит ли у него воздуха?
Ивин парит под ледяной броней. Над океанской бездной.
Надо искать выход… надо…
Перед глазами колеблются волнистые стены. Застывшие подтеки. Валы, пещеры и гроты.
Ивин проверяет кислородный прибор. Он снова чувствует страх, концентрированный, спрессованный в белую вспышку, похожий на страх перед первым спуском.
Решает искать запасную лунку. Слышит, что идет торошение, – если сожмет льдину, то лунка схлопнется.
Он разворачивается и плывет от выступа.
Шуга неприятно преобразила подводные хребты и впадины. В пятнах желтого света от фонаря нижняя поверхность айсберга перестает быть удивительно-привычной. Этот мир теперь существует в новых формах, играет ими, меняется.
