доля проделок Ветра Сновидений. Человеческий язык просто не в силах передать всей глубины его изобретательности и всех причуд его безумной фантазии.
Пока жители города претерпевали сии радикальные перемены, вопили от ужаса, горько рыдали — внутри-то они оставались самими собой, но снаружи превращались в нечто совершенно иное! — местность вокруг тоже менялась. Колоссальные порывы ветра срывали с деревьев листву, тут же превращавшуюся в косяк полосатых рыбок, который начинал метаться в воздухе из стороны в сторону, словно управляемый единым разумом. Деревья дико колебались на ветру, размахивали ветвями, точно резиновые, или обращались в длинные шеи жирафов. Облака медленно, будто хлопья фиолетовой, воздушной сахарной ваты, падали вниз, отскакивали от печных труб, катились по земле, как гигантские шары перекати-поля. Улицы оживали и змеями расползались в стороны, окна подмигивали, дома превращались в стеклянные пузыри, распускавшиеся розами о тысяче лепестков с дверьми и крышами. Трава ни разу не оставалась зеленой, а небо — голубым, они меняли цвета, а порой даже консистенцию, становились жидкими, будто вода, или тягучими, словно джем, а один раз воздух сделался золотистым газом, на выдохе образовывавшим призраки покойных родных, которые немедля собрались на городской площади и начали отплясывать комбару. И все это — под нестройную какофонию из мириадов звуков: звона бьющегося стекла, трелей жестяной свистульки, чиханья, скрежета гвоздей, вырываемых из зеленой доски гвоздодером, вздохов древних слонов, журчанья воды, стекающей в канализацию…
Сумятица и хаос, всеобъемлющее искажение реальности — эффекты эти длятся два-три часа, а затем прекращаются — с той же быстротой, с какой возникли. Ветер все в большей степени слабеет, а по мере этого сходят на нет и безумные перемены. Люди снова становятся самими собой — такими же, какими были до прихода ветра. Улицы с виноватым видом возвращаются по местам, дома принимают обычный домашний вид, облака обретают прежнюю белизну и так же неторопливо, как падали, поднимаются в небо. К вечеру ветер уносится прочь — нарушать привычный образ жизни добрых жителей городков, расположенных к югу от Липары.
Кто-либо может спросить: «Так отчего же ваши предки остались на этом месте, а не переселились куда-то еще, обнаружив, что все это происходит каждый год?» Ответ прост. Приезжайте в Липару, и вы собственными глазами убедитесь: это прекраснейшее место во всем мире. Огромные голубые озера, густые зеленые леса, полные дичи, многие акры жирной, плодородной, кишащей червями земли. Кроме этого, чтобы убраться с пути ветра, нужно двигаться на запад, а там пустыня, или на восток, где находится океан. Услышав это, кто-либо может сказать: «Ну что ж, все хорошо, что хорошо кончается: как только ветер унесется прочь, все гарантированно вернется в прежнее состояние». И да, и нет. То есть, конечно, чаще всего это верно, и, если не считать того, что ты раз в году на пару часов невероятно удлиняешься, или съеживаешься, или превращаешься в кошмарное чудище, жизнь здесь чудо, как хороша. Но обратите внимание, я сказал: «чаще всего».
Бывали случаи (правда, должен заметить, крайне редкие), когда следы проказ Ветра Сновидений не исчезали после того, как он улетит на юг. Был, например, на окраине города старый дуб, который так и не утратил раз обретенной способности: каждый год — причем в середине лета — на нем вырастал странный желтый плод, хрупкий, словно китайский фарфор, величиной с мускатную дыню. По созревании плод падал, разбивался оземь, и изнутри вылетало множество маленьких синих летучих мышей, живущих всего две недели, а питающихся мышами-полевками. А говорящий попугай бабушки Янг по имени Полковник Пудинг от одного легкомысленного прикосновения Ветра Сновидений лишился собственной головы, а вместо нее обзавелся головой куклы правнучки бабушки Янг — милым фарфоровым личиком с синими глазами, закрывавшимися, когда попугай укладывался спать. Говорить он не разучился, но начал предварять любое высказывание одышливой, механической имитацией слова «мама».
Быть может, попугая это несколько расстроило, но какого-либо жуткого вреда из сих двух инцидентов не воспоследовало. Однако необратимость перемен, возможность каковой была ими доказана, продолжала жить в умах липарцев. Вероятность такого исхода раз за разом заставляла вспоминать о себе и ближе к концу каждого лета достигала в воображении каждого просто-таки чудовищных величин. Согласитесь, превратиться в клоуна с козлиной головой, метелками из перьев вместо рук и морковками вместо ног всего на несколько часов — совсем не то, что провести в этаком состоянии всю оставшуюся жизнь. Одним словом, Ветер Сновидений был игрив, безумен, непредсказуем, а порой — опасен. И никто из нас — ни в прежних поколениях, ни за всю мою долгую жизнь — даже не подозревал, что дело может обстоять иначе.
Но несколько лет тому назад странный ветер сотворил нечто столь необычное, что это потрясло до глубины души даже нас, ветеранов его безумств. Был конец долгого, ленивого лета, памятного ясными деньками и прохладой ночей; листья вязов едва начали желтеть и сохнуть, а первые, самые ранние сверчки только-только завели свою «Зимнюю сказку». Все мы — каждый по-своему — начали укреплять дух, готовясь к ежегодному налету бесшабашного ветра, возносить молитвы Господу либо набираться уверенности, уверяя остальных, что ветер как явится, так и уйдет, и мы по-прежнему будем наслаждаться обычными радостями липарской жизни. Констебль Гаррет поступил как всегда: выбрал троих ребят понадежнее и предложил им по дайму [2] в день за то, что после школы они будут часа по три дежурить у опушки леса и внимательно слушать, не раздастся ли в ветвях журчание воды. Все семьи разрабатывали планы: где встретиться, в какой комнате пережидать бурю, какие песни петь хором, чтоб поумерить общий страх.
Август миновал без происшествий, и эта задержка вознесла тревогу перед налетом Ветра Сновидений на невообразимую высоту. Мы, старики, напоминали молодым, что он еще ни разу не задерживался позднее середины второй недели сентября, и что не стоит забывать: ветру никто не указ, живет он своим и только своим разумением. Однако в те дни при виде любой занавески, всколыхнувшейся на сквозняке, при всяком порыве ветра, способном хотя бы сдуть остатки пуха с засохшего одуванчика, у всех подскакивало давление, и волосы на загривке топорщились дыбом. К середине первой недели сентября четырежды подымали ложную тревогу, и констебль Гаррет, потирая некогда раненное колено, растревоженное долгими подъемами на крышу, в шутку сказал, что в следующий раз просто прихватит с собой наверх спальный мешок.
К концу второй недели сентября нервы напряглись до предела, взрослые
