Отвечаю тебе сразу же, как получил твое письмо - слава английской почте! - и хочу рассказать тебе о многом, но не знаю, с чего начать. Главным событием этих дней было, конечно, то, что я наконец-то посетил кафе 'Планте', о котором столько слышал на недавней выставке импрессионистов. Это небольшое кафе на Гранд-рю-де-Батиньоль достойно внимания хотя бы потому, что там собираются интереснейшие люди своего времени! Иногда я жалею, что приехал в Париж слишком поздно, да что там, что так поздно родился!
Окажись я здесь лет на десять раньше... О, знаешь, я уверен, что ничего не изменилось бы, потому что тогда мне было тринадцать лет, но, во всяком случае, это дало бы мне возможность почувствовать себя причастным ко всему тому искусству, что уже скоро ознаменует собой новую эру в художественной жизни Франции. Даже Риверс это признавал, а уж о его твердолобом ретроградстве сочиняли анекдоты.
А чего только стоят разговоры в 'Планте'! Конечно, я не участвовал в них, скорее как внимательный студент слушал их, не конспектируя разве что из страха показаться смешным. Многие идеи показались мне не только странными, но и просто революционными - такого я никогда не услышал бы на лекциях у нас в Кембридже. Но, глядя на их картины, я понимаю, что да - именно они и правы, так и только так можно передать причудливую игру теней. К тому же мне очень понравилась идея М. относительно того, как освещенные поверхности воздействовали на остававшиеся в тени, а саму тень можно изображать без использования битюма - цвета совершенно меняются благодаря преобладанию светлых тонов.
Но знаешь, Лиз, пусть это и прозвучит странно, особенно для меня, но мои размышления сейчас далеки от художников с их обсуждением пленэров и солнечных лучей. Да что такое! Еще вчера я вновь мечтал, что вновь вернусь за мольберт, и, быть может, вдохновленный, смогу нарисовать что-нибудь получше той неудавшейся коровы... Но нет, мыслями я хоть и возвращаюсь вновь в кафе, но вовсе не к художникам. Почему? Я предупреждал, что не смогу этого объяснить. Пожалуй, это можно списать на усталость - столько новых впечатлений! Неужели я устал от Парижа? Может быть, стоит действительно поскорее отправиться в Рим? Но пока я не хочу покидать этот город, а тем более - 'Планте'. Завтра я непременно туда вернусь, необходимо разобраться с самим собой и своими мыслями.
Обнимаю,
Артур С.'
***
Артур запечатал конверт и отложил его на край письменного стола. Откинувшись на спинку кресла, он устало потер глаза и задумчиво бросил взгляд за окно, словно ждал чего-то. Давно пора спать; было так поздно, что правильнее было бы сказать - слишком рано.
Газовые фонари лишь слегка рассеивали тьму поздней ночи. Обычно оживленная улица Сент-Оноре под окнами гостиницы была пуста, лишь несколько случайных прохожих за все это время быстрыми нервными шагами прошли по ней, желая как можно быстрее оказаться в своих домах. Эта ночь всем внушала тревогу. Кому-то вполне обоснованную - за свой кошелек, кому-то - непонятную и волнующую, как Артуру. Он пожалел, что позволил себе проявить слабость и написать Элизабет о том, что волновало его последние дни - с тех пор, как он впервые посетил 'Планте'. Уж лучше бы он доверил это только дневнику, а не пугал впечатлительную сестру своими непонятными сомнениями. Дай Бог, скоро все встанет на свои места.
Кафе 'Планте' мало чем отличалось от всех других кафе, которых великое множество как на Бульварах и Монмартре, так и в старых кварталах города. Та же неброская вывеска снаружи и громкая музыка шансонье внутри, которую всю ночь наигрывал усталый пианист. По вечерам здесь собиралось так много народа, что найти свободный столик представлялось большой проблемой. Разница была лишь в посетителях...
Когда художники только начали собираться здесь в середине шестидесятых годов, это место и впрямь было тихим и уютным, однако сейчас, с ростом их славы, оно снискало такую популярность, что хозяевам и не снилась. Здесь собирались не только сами живописцы, но и их друзья, в том числе знаменитые писатели, известные даже за Английским Каналом, а также молодые люди, которым было приятно считать себя вольнодумцами и даже революционерами, а также примкнуть к богемной компании.
Но и обычные горожане захаживали сюда не реже, да что уж там, здесь их было большинство. Пусть их и не интересовали разговоры тех странных людей в углу об искусстве и политике, однако в кафе подавали прекрасный абсент и божественно вкусный кофе, к тому же здесь выступала исполнительница канкана, на которую приходила посмотреть добрая половина Парижа - мадемуазель Кики, славившаяся стройными ножками, милым личиком и веселым нравом.
Артур сидел среди этих людей за столиком, раскрыв тетрадь, в которой последние дни делал заметки о новом искусстве. Он лелеял мысль о том, что, написав серьезную исследовательскую работу, вернется в Кембридж уже не студентом, но помощником профессора. Ну или хотя бы напишет хороший тезис. Правда, тема исследования была выбрана весьма неудачно, в чем он в очередной раз убедился сегодня. Перед ним на столе лежала юмористическая газета 'Шаривари', в которой он нашел занятную статью про недавнюю выставку. Продираясь сквозь дебри так и не выученного как следует французского языка, Артур пытался вникнуть в смысл статьи, но мысли отказывались подчиняться. Его бросало то в жар, то в холод. Абсент? Он бросил взгляд на полный бокал - черт возьми, он же даже не пил его!
'...В тот момент мне показалось, что в кафе было ужасающе душно. Воздуха не хватало, и я поспешил выйти на улицу, где должно было быть прохладнее. Я даже не подумал взять свои записи - они так и остались лежать на столе, хотя когда-то я хранил их бережнее денег. Меня посетила мысль: неужели я заболел и меня лихорадит?.. Этого только не хватало в Париже, я приехал сюда вовсе не для того. К тому же французские врачи не вызывают у меня доверия. Но, забегая вперед, скажу, что с моим физическим здоровьем все было в порядке. Чего нельзя было сказать о психическом...'
Он встал из-за стола и направился к выходу. Никто даже не обратил внимания на бледного молодого человека, который поспешно покинул кафе. Но самому Артуру показалось, что кто-то из противоположного угла, не отрываясь, смотрел на него. Тяжелый взгляд призывал, заставлял вернуться. Лишь у самой двери он обернулся, не в силах сопротивляться. За дальним столиком сидела женщина, одетая в легкое белое платье. Ни лица, ни прически - ничего больше он не видел, только это яркое белое пятно в темном зале, да зеленые глаза, которые немигающе смотрели на него. Притягивали. Гипнотизировали. С трудом отведя взгляд, он замотал головой, чтобы избавиться от странного наваждения. Когда он открыл их вновь, видение исчезло - столик был пуст.
