Когда на мгновение солнце скрылось в облаках, я взглянула вверх. Облака превращались в тучи. На поверхности озера танцевали желтые блики тускнеющего солнца.
— Началось, — сказала я, хотя знала, что мои слова не будут услышаны.
Когда мы спускались на воду, я знала, что отсутствие яликов, гребных шлюпов и туристических суденышек, обычно в изобилии покрывавших поверхность озера, не предвещает ничего хорошего. Маленьких бакланов, так похожих на чаек, которых всегда кружилось над водой очень много, тоже не было видно. Это укрепляло во мне веру, что определенные существа имеют инстинктивную способность предчувствовать опасность, типа инстинкта миграции.
Озеро постепенно покрывалось рябью. Зеркало воды выбрасывало маленькие язычки, словно играя. Шлюпка стала медленно, будто нехотя разворачиваться, выписывая какую-то сложную геометрическую фигуру. Шелли пришлось приспустить парус, чтобы стегающий ветер не опрокинул нас. Однако мои спутники выглядели, как возбужденные новой игрушкой дети, и не осознавали угрозы для нашей жизни.
Я напрягла голосовые связки сильнее, чем требовалось, чтобы перекричать ветер:
— Если мы не поостережемся, мы попадем в шторм!
— Мэри, Мэри, — заблеяла Клер, — боится маленького дождика!
— Просто водная могила, — засмеялся Шелли, откидывая назад свои бронзово-рыжие спутанные волосы.
— Не волнуйся. Мы будем на месте до шторма! — его долговязое тело неуклюже скользнуло вокруг мачты, он наклонился за веслами. Под тонкой рубашкой без воротника выделялись сильные мышцы спины. Он был высоким мужчиной, и иногда выглядел нежным и хрупким, но сейчас была видна сила, скрывающаяся в его большом теле. Все части тела работали слаженно — вот в чем он черпал силу.
А Клер, где она черпала силу? Ее у Клер не было вовсе. Восемнадцать лет, а такой ребенок. Я была старше всего на год, но уже прочла Овидия, Горация и Катулла, за что, впрочем, Клер меня дразнила. Сама она читала и писала только любовные письма. Достаточно было посмотреть на ее черные как смоль волосы, падающие игривыми локонами на плечи, округлое ангельское лицо с вздернутым носиком и пухлыми губками, ее узкое газовое платье, подчеркивающее все достоинства фигуры, чтобы понять, что в мужчинах она ценит отнюдь не философские мысли, и страстное желание наполняет ее грудь совсем не жаждой познания. И к Байрону ее притягивало нечто иное, чем «Чарльз Гарольд» и «Абидосская невеста».
Должно быть, она уловила в неодобрительном выражении моего лица беспокойство из-за погоды.
— Мэри, мы ни в коем случае не вернемся! Мы уже заплыли так далеко! — она опустилась на колени на носу шлюпки, подставив ветру лицо и грудь, раскрыв руки как бы для объятия. Маленький язык облизывал губы. Она дразнила меня намеками. — Он так близок мне, что я ощущаю его вкус!
Шелли рассмеялся звонко и протяжно, как девчонка. Я никак не могла разделить их хорошее настроение. Неужели, чтобы быть женщиной, я должна быть такой вот пустышкой, как она? Игрушкой для мужчин? Неужели, чтобы меня хотели в этом мире, я должна опуститься до ее стандартов пустой и капризной женщины? Но во мне течет кровь хороших родителей. Я дитя абсолютной логики и страстного желания свободы. Да, во мне есть страсть, но также есть разум и интеллект, которые я не стану умалять ради желания польстить мужскому самолюбию, как это делают другие женщины. Пусть они смеются надо мной. Пусть смеются над моим унынием, над моим зонтиком от солнца, над тем, что я щурюсь при дожде, над моей морской болезнью, над моим страхом перед невообразимо бездонной пучиной под нами. Над моей «холодностью». Я выслушала достаточно шуток на этот счет от каждого гостя в моем доме в Лондоне. Но я знаю, что стоит мне захотеть, и этот «лед» может всех их привести в шок.
Нос шлюпки прорубал себе дорогу сквозь слой розовых лепестков, раздвигая их собой. Мутная вода на поверхности красного водного бассейна.
Несмотря на энергичную греблю, предпринятую Шелли, у меня появилось неприятное убеждение, что наш корабль выбрал собственный курс, движимый и направляемый озерными течениями. И мы медленно, но неумолимо двигались к мрачным зеленым скалам Диодати.
— Все, давай к берегу!
— Есть, капитан!
— Диодати по правому борту!
— По левому борту!
— Все равно!
Маленькая гавань была абсолютно спокойна, ее поверхность напоминала полированное черное зеркало с обрамлением из пены. Старая пристань, выходившая в озеро, представляла собой расшатанную ветхую конструкцию из досок на шести опорах, каждая из которых выглядела готовой развалиться от севшей на нее мухи. Пристань напоминала скелет мифического морского шестиногого чудища, только что поднявшегося из глубин — настолько она был покрыта мхом и грязью. Все это было перевязано веревками, которые, словно, последние рудименты сухожилий, держали вместе конструкцию, не давая ей развалиться.
Не успели мы подплыть достаточно близко, как Шелли совершил потрясающий прыжок на хрупкую платформу. Его мокрые кожаные подошвы скользили по причалу, доски под ним заходили ходуном. Он уцепился за швартовую тумбу. В руке он держал конец швартовой веревки, но пытаясь сохранить равновесие, он потянул за нее, веревка натянулась, и ее конец выскочил из его влажного кулака. Веревка упала в воду.
В одно мгновение я вскочила, в панике прижимая к себе сумки. Клер шарила рукой в воде, чтобы поднять веревку, когда мы услышали пронзительные крики.
— Шелли! Шелли! О, Шелли!
Я стряхнула с себя тошноту и всмотрелась. К своему ужасу я увидела двух девушек в капорах, живо продирающихся от стены, окружающей частное владение, сквозь заросли боярышника. Я заметила их восторг, сияющее возбуждение, их широко открытые глаза. В один миг две фигуры были рядом с ним, своей добычей.
Шелли вскрикнул и, бросив шлюпку, сделал отчаянную попытку убежать по ухоженной аллее. Я тоже закричала, потому что знала, что безумные фанатички уже настигли его, а я ничего не могла сделать. Они были одержимые, эти двое. Одержимы очарованием поэта, который пересек границу мании. Они повисли на нем, как кошки. Для них он был не смертным, а святым. У каждой из них было место для молебна, где они читали его творения (их гимны). Он был суперменом, сверхчеловеком, и поэтому не заслуживал простой личной жизни. Они хотели его. Они хотели его тело, его волосы. Дотронуться до него, стать на какой-то момент физической частью его великолепия, его гения.
Я слышала громкий лай где-то рядом, но пораженная неистовством нападения, не придала ему значения.
Когда они вцепились в него, он выскользнул из жилета, в который они впили свои когти сквозь пиджак. Пиджак и жилет остались у девиц, визжащих от наслаждения. Трофей! Сувенир!
