— Лучше тебя не ставить на это дело! — передразнил он меня. — Да никого ж другого у меня нет! Никто не знает вервольфов так, как знаешь их ты.
Я бросила тонкости — дипломатия никогда не была моей сильной стороной.
— Ты мое дело читал? — спросила я недоверчиво. Пусть Круг не все знает о моем происхождении, но одно там известно точно: ни один клан со мной ни о чем разговаривать не будет.
Ликантропия редко передается внутриутробно, а когда такое происходит, ребенок обычно не выживает. Обычно детей клана заражают родители в возрасте пяти-шести лет, когда организм достаточно окрепнет, чтобы вынести перемену. Но моя мать, хотя и принадлежала к одному из высших классов, где традиция почиталась чуть ли не религией, отказалась. Предводители клана решили, что это влияние мужа, и заметили, что если мать не уступит, я не буду должным образом социализирована — всегда останусь чужаком, отличающимся от других.
Она им не сказала, что это и так будет.
Я была рождена с невр-синдромом — он так назван по древнему славянскому племени невров, которые якобы умели перекидываться волками. Горький юмор здесь в том, что носитель этого синдрома превращаться-то и не способен. Такое иногда бывает, когда мать — вервольф, а отец — нет; почему, собственно, женщинам-вервольфам категорически не рекомендуется замужество вне клана. По сути говоря, этот синдром — стертая форма ликантропии, дающая своему носителю иммунитет от полного заболевания.
Невр-синдром — главный предмет беспокойства кланов. В высших кланах браки обычно заключаются в пределах клана, предпочитающего увеличивать свои ряды размножением, а не «обращением» людей, которые ничего в культуре или иерархии оборотней не понимают. Но кланы попроще не так щепетильны, особенно если война или кровная месть сильно проредит их ряды. Если невр-синдром попадет в мейнстрим, то обращение людей будет все более и более затруднительным, потому что иммунитет разойдется эпидемией. По сей причине традиция предписывает, чтобы младенцы, родившиеся с этой «аберрацией», уничтожались на месте.
Долгое время статуса моей матери было достаточно, чтобы меня защитить. Мало кто был выше ее на ранговой лестнице клана и мог бы критиковать ее решение, а те, кто имел такое право, не делали этого из уважения или ради дружбы. Но два года назад умер старый бардульф — вожак клана, и его преемник решил поднять этот вопрос. Мать сумела избежать вызовов в суд и тем самым — его неприятных решений, представив свидетельство о болезни. К несчастью, не фальшивое.
Вскоре после моего двадцать третьего дня рождения у нее нашли рак поджелудочной железы. И когда давно провалилось все лечение, когда давно не осталось никакой надежды, она все еще проделывала все болезненные процедуры, выжимая себе еще несколько месяцев, недель, дней, — потому что каждая прожитая ею минута была минутой, когда клан еще не мог меня тронуть. Минутой ближе к двадцати пяти, возрасту совершеннолетия по обычаям вервольфов, когда я могла официально объявить о своей независимости от клана.
Чуть-чуть недотянула, меньше недели. И через два дня после ее смерти на меня напали восемь членов клана, решительно настроенных привести единственное дитя Ларенсии Лобизон к повиновению, хочу я этого или нет. Они только забыли маленькую деталь: я еще и дочь Гийома де Круазета и сама по себе военный маг. Не говоря уже о тон, что отец был в отставке, но никак не в беспомощности. Мы оба с ним сходили с ума от горя, и тут они напали, не дождавшись даже похорон. В результате получилась кровавая баня на три квартала, шесть мертвых вервольфов, два пожара, поврежденного имущества на пять миллионов долларов и шапки во всех местных газетах.
Круг это выдал за гангстерскую войну, но я получила черную метку в личное дело — за то, что драка стала достоянием гласности, — и быстрый перевод. Результаты реакции клана еще не сформулированы, но почему-то мне кажется, что я не буду от них в восторге.
Джил смотрел на меня выжидательно, будто мне тут же полагалось выдать ему все скорбные подробности. А то, можно подумать, в моем личном деле их мало. Единственное, о чем не знает Круг, — это почему на меня напали. Папа сразу сообразил, что сказать, и учел, что клан не любит обсуждать свои дела с посторонними. Так что в основном все думают, что дело в старой кровной вражде. Вот пусть и дальше так думают.
— А с чего это они ожидают от тебя каких-то действий? От вас то есть, сэр, — поправилась я запоздало, увидев, как он скривился. — Обычно вервольфы с такими вопросами разбираются сами.
— Это я и сказал, когда их совет вывалил на меня всю эту кашу, а мне тогда чуть задницу не откусили. Я в буквальном смысле говорю. Эта вот оказалось дочерью короля.
— Королей не бывает. Лидирующий клан в кризисные периоды действительно выбирает бардрика, верховного вождя, но Себастьян может править только консенсусом. Это не то что…
— Да плевать мне, как он у вас называется, — перебил Джил, и я взвилась:
— Какое, к черту, «у вас»! Я тебе не вервольф!
— И военным магом ты тоже не будешь, если не найдешь мне эту заразу, — ответил он, суя папку мне в руки. — А теперь вали отсюда.
Через два часа я стояла возле бархатных веревок, огораживающих стол высоких ставок в местном казино. Несмотря на их высоту, игра шла очень скучно — в основном потому что велась в одни ворота. И не удивительно, если учесть, что один из игроков мухлевал как бешеный.
Я наблюдала за ним почти час, и должна была признать, что дело свое он знал. Не знай я, куда смотреть, могла бы и не заметить. Мелочь, всего лишь легкое подергивание и дрожание ноздри. Могла быть дурная привычка или же он непроизвольно выдавал себя, но слишком хорошо он играл для этого. А случалось это каждый раз, когда кто-то делал ставку.
— Поднимаю.
Тощий блондинистый сопляк у конца стола, который очень неуместно выглядел в этой группе проницательных глаз, бросил в банк горсть тысячедолларовых фишек. Наверное, был слишком молод и потому не знал старой поговорки: если ты за столом больше пяти минут и не определил, кто тут фраер, то фраер — ты.
Тот самый брюнет откинулся на спинку кресла, прикрыв глаза цвета виски, и его красивое лицо осталось таким же приветливо-непроницаемым, каким было весь вечер. Все прочее этому лицу соответствовало: спортивное тело, одетое в простой джинсовый костюм, ковбойские сапоги, несколько сонная мина. Как если бы игра на банк, равный моей годовой зарплате, была для него скучна.
Он бросил в банк приличный столбик собственных фишек:
— Уравниваю.
С несколько меньшей уверенностью на лице, чем была, блондин перевернул свои карты. Три валета. Неплохо, но для такой игры маловато. Он блефовал, и было у меня чувство, что его противник знал это.
