собравшейся в Сан-Франциско на рубеже веков, и о том, что жизнь очень уж многих из них оборвалась трагически. В частности, среди них были мрачный романтик Амброз Бирс, пропавший без вести в раздираемой революцией Мексике в 1913 году (чуть позже он скончался от уремии и отравления морфином в Лондоне), а в 1920-х годах погиб от яда поэт-фантаст Стерлинг. Франц напомнил себе, что при первой же возможности нужно будет расспросить обо всем этом Джейми Дональдуса Байерса.
И последняя, оборванная на середине фразы запись дневника была в том же духе:
Сегодня случайно застал Тиберия за записью, которую он делал черными чернилами в бухгалтерской книге вроде тех, что используются для бухгалтерского учета. Его Пятидесятикнижие? Великий шифр? Я успел мельком увидеть сплошную страницу с чем-то вроде астрономических и астрологических символов, но он поспешно захлопнул тетрадь (может ли быть пятьдесят таких тетрадей?) и заявил, что я шпионю за ним. Я пытался отвлечь его, но он отказался разговаривать на другие темы.
Зачем я остаюсь? Этот человек – гений (парагений?), но к тому же и параноик!
Он размахивал передо мной своим гроссбухом и кудахтал: “Что, если ты как-нибудь ночью бесшумно проберешься сюда и украдешь вот это?! Почему бы и нет? В параментальном смысле это будет просто означать, что тебе конец! Но хуже от этого не станет. Или станет?”
Видит Бог, пора…
Франц пролистал несколько следующих девственно-чистых страниц, а затем поднял голову и посмотрел поверх тетради в окно, за которым с кровати ему была видна лишь столь же пустая стена ближней из двух возносившихся к небу башенок. Ему пришло в голову, что все это складывается в жуткую фантазию, закручивающуюся вокруг построек: зловещие теории де Кастри, Смит, рассматривающий Сан-Франциско как… ах да, меганекрополь, ужас Лавкрафта перед сгрудившимися башнями Нью-Йорка, небоскребы центра города, которые он видит со своей крыши, море крыш, которое он сам рассматривал с вершины Корона-Хайтс, и это обветшалое старое здание, где он сейчас находится, с его темными коридорами, раззявленным вестибюлем, странными шахтами и чуланами, черными окнами и тайниками.
12
ФРАНЦ СДЕЛАЛ себе еще кофе (за окном давно уже было совсем светло), взял с полки у стола охапку книг и притащил их в постель. Чтобы освободить для них место, пришлось отправить на пол еще часть красочного развлекательного чтива. «Ты становишься все темнее и интеллектуальнее, моя дорогая, но при этом не стареешь ни на день и остаешься все такой же стройной. Как тебе это удается?» – сделал он шутливый комплимент Любовнице Ученого.
Эти книги являли собой прекрасный образчик того, что он считал своей справочной библиотекой настоящей жути. В основном ее составляли не новые оккультные штучки, созданные, как правило, руками шарлатанов и халтурщиков, пишущих исключительно ради денег, или наивных жертв самообмана, не испорченных даже образованием (муть и пена на вздымающейся волне колдовства, к которому Франц тоже относился скептически), а книги, затрагивавшие сверхъестественное по касательной, но с гораздо более твердой опоры. Он листал их быстро, сосредоточенно, даже с наслаждением, и прихлебывал дымящийся кофе. Были в этой стопке книга профессора Д. М. Ностига «Подсознательный оккультизм» (любопытная, крайне скептическая работа, строго опровергающая все претензии ученых парапсихологов и все же указывающая тут и там на следы необъяснимого), остроумная и глубокая монография Монтегю «Белая лента» (основной тезис которой гласил, что цивилизация задыхается, окутанная, словно мумия, собственными записями, бюрократическими и прочими, и бесконечными рецессивными самонаблюдениями), драгоценные, тусклые оттиски двух редчайших тонких книжонок, которые многие критики сочли фальшивками, а именно «Ames et Fantômes de Douleur» маркиза де Сада и «Knochenmädchen in Pelz mit Peitsche» Захер-Мазоха, дальше «De Profundis» Оскара Уайльда и «Suspiria de Profundis» (с «Тремя Матерями Печали») Томаса де Куинси, старого метафизика и любителя опиума (заурядные, в общем-то, книжки, однако странным образом связанные не только названиями), «Дело Маврициуса» Якоба Вассермана, «Путешествие на край ночи» Селина, несколько номеров журнала Боневица «Гностика», «Символ паука во времени» Маурисио Сантос-Лобоса и монументальный труд «Секс, смерть и сверхъестественный страх» мисс Фрэнсис Д. Леттланд, доктора философии.
Его по-утреннему бодрое сознание долго и весело блуждало в жутком мире чудес, вызванном и подкрепленном этими книгами, книгами де Кастри и дневником, а также четкими воспоминаниями о вчерашних довольно странных переживаниях. И впрямь современные города были величайшими тайнами мира, а небоскребы – их безбожными соборами.
Просматривая стихотворение в прозе «Матери Печали», входящее в «Suspiria», он не впервые задавался вопросом, имеет ли это творение де Куинси какое-либо отношение к христианству. Правда, в именовании старшей сестры Mater Lachrymarum, Матерь Слез, было определенное сходство с Mater Dolorosa, как католики именуют Деву Марию, то же самое относилось и ко второй сестре, Mater Suspiriorum, Матери Вздохов, и даже самой страшной, младшей из сестер, Mater Tenebrarum, Матери Тьмы (де Куинси собирался написать о ней целую книгу «Царство Тьмы», но, по-видимому, так и не написал – а ведь это было бы нечто!). Хотя, нет, их предшественниц следовало искать в античности, потому как они перекликаются с тремя мойрами и с тремя фуриями, и в лабиринтах сознания англичанина, который искусственно расширял его настойкой опия.
Одновременно складывались и намерения Франца относительно того, как провести этот день, который уже обещал стать прекрасным. Во-первых, начать поиски неуловимого «Родс, 607» с изучения истории безымянного здания «Гири, 811», где он сейчас находился. Это была бы отличная проба сил; к тому же этим заинтересовалась Кэл, да и Гун тоже. Потом еще раз сходить на Корона-Хайтс и проверить, действительно ли он видел оттуда свое собственное окно. Где-то во второй половине дня навестить Джейми Дональдуса Байерса, предварительно позвонив по телефону. Ну а вечером, конечно, концерт Кэл.
Тут он очнулся и, моргая, посмотрел вокруг. Несмотря на открытое окно, комната была полна дыма. Сконфуженно посмеиваясь над собой, Франц аккуратно погасил сигарету о край переполненной пепельницы.
Зазвонил телефон. Это Кэл приглашала его спуститься и разделить с нею поздний завтрак. Он побрился, сполоснулся под душем, оделся и вышел.
13
КЭЛ ВСТРЕТИЛА ЕГО в дверях. На ней было зеленое платье, волосы она собрала в длинный хвост и казалась такой милой и юной, что Франц стиснул бы ее в объятиях и поцеловал, если бы не возвышенное, медитативное выражение ее лица, говорящее – «Не тревожить во имя Баха».
– Доброе утро, милый, – сказала она. – Я действительно проспала двенадцать часов, как и грозилась в своей гордыне. Бог милостив. Не возражаешь, если сегодня снова будет яичница? Время уже не для первого, а для второго завтрака. Наливай себе кофе.
– Будешь сегодня еще репетировать? – спросил он, кинув взгляд на электронную клавиатуру.
– Буду, но не здесь. Чуть позже пойду и часа три
