Следак не видел в своей жизни ничего более красивого, чем лицо любимой женщины после того, как она дарила ему свою любовь. И это стало еще одним камнем преткновения в его отношениях с Церковью земной, которая считала сексуальные отношения грехом. Считать священные акты приношения неземного наслаждения любимой чем-то грязным, сродни преступлению, воровству, убийству, — Следак не мог и не хотел. Он полагал, что в красоте слияния любимых их души и тела неразделимы и прекрасны и такая именно любовь не грех, а главный подарок людям от Создателя и начало всех начал.
Потом случилась история с иконописцем Михаилом и его чудесной женой, преподавательницей музыки Алиной. Вера, жена Следака, пару лет назад пела в церковном хоре и там познакомилась с Алиной, воздушной прелестной женщиной, выглядевшей подростком в свои тридцать. У Алины были волшебные кроткие глаза, в которые хотелось глядеть и глядеть, и мелодичный голос, похожий на перезвон серебряных колокольчиков. Алина преподавала в музыкальной школе, любила джаз и постоянно рассказывала о своем муже Михаиле — талантливом иконописце, продолжателе дела Андрея Рублева. У Алины и Михаила росла маленькая Соня, рыжеволосая веснушчатая дочурка, чистый ангел с тонкими косичками, предмет острой белой зависти Следака и Веры. Алина с дочкой часто бывали у них в гостях, и Следак искренне радовался, когда, приходя домой со своей адской работы, слышал на кухне голубиное воркование Веры и серебряный перезвон Алины.
Муж Алины слыл талантливым иконописцем. Человек нелюдимый, он почти все время проводил за работой, расписывая алтарь очередной церкви или работая дома на заказ. Следак увидел его в первый раз на дне рождения Алины, и Михаил произвел на него странное и даже страшное впечатление. Грубый мужик лет пятидесяти, заросший по глаза огромной неухоженной бородой, цепкий взгляд угольков глаз и массивная фигура — все это не очень вязалось в голове Следака с традиционным образом иконописца и тем более с ангельской внешностью Алины и Сони. К тому же у Михаила начисто отсутствовала левая кисть, обрубок руки заканчивался черным деревянным кулаком-протезом. Больше всего иконописец походил на сподручного Стеньки Разина, сибирского кандальника, и увязать его со святыми ликами, на нимбы которых он не жалел сусального золота, было крайне сложно.
Следак даже не выдержал — через пару дней после встречи отправился на экскурсию в университетскую церковь, только недавно расписанную Михаилом. Следак был поражен силой воздействия его искусства. Живые, спокойные, полные небесной силы лики смотрели ему прямо в душу. Михаил творил чудеса с Божьей помощью, именно с такой мыслью Следак вернулся в тот день домой. Он поделился мыслью с Верой, они даже решили, что закажут у кудесника домой икону, и, развивая мысль, стали мечтать, как чудесная икона Михаила поможет сбыться их чаяниям и у Веры родится ребеночек. Ведь такие случаи известны. Потом Алина пропала чуть ли не на месяц. На звонки отвечала, говорила, что занята, что все в порядке, но голос ее странно дрожал. Следаку было не до загадок подруг жены, его полностью поглотило очередное страшное дело, и он не придал значения этому случаю. Прошло время. Алина опять постоянно сидела у них в гостях, Соня читала вслух стихи, Михаил написал им икону — и все забыли про дрожащий по телефону голос Алины ровно до ее следующего исчезновения. Алина не заходила к ним уже две недели. Следак пришел домой слегка пьяный. В коридоре его встретила обеспокоенная Вера.
— Я сегодня после работы случайно столкнулась с Алиной в магазине. Она стояла в черных очках, а рука в гипсе. Я приперла ее к стенке, и она мне все рассказала. Михаил — запойный, месяц пишет иконы — неделю пьет. Пьет до белой горячки. Воет и гоняется за ней по дому с тем, что под руку попадется. Алина Соню к маме отправляет, а сама с этим придурком сидит, боится, что он насмерть убьется.
— А что он ее убьет, она не боится?
— Говорит, на все воля Божья. Это крест ее, и она его будет нести до конца. Заканчивается все либо капельницей, либо психиатрической «скорой». Только в дурку она его ни за что не положит. Он же гений. Ему писать надо.
— А подшить его?
— Ты что, как можно?! А вдруг его дар пропадет!
— Что ж дары так вслепую раздаются! — расстроился Следак.
— Вот так, — сказала Вера, — и живут все десять лет. Надо тебе Кобылиныча к нему послать. Пусть его попугает. Пусть пообещает вторую руку ему оторвать, если он опять Алину обидит.
Следак еще никогда не видел Веру такой возмущенной.
— Зачем Кобылиныча? Я сам с ним поговорю.
Но поговорить с Михаилом ему не удалось, потому что через час к ним пришла почувствовавшая беду Алина. Она бухнулась Следаку в ноги и стала умолять не говорить Михаилу, что она про него рассказала. Она очень любила мужа, боготворила его талант, он был добрым, хорошим, но его искусство требовало такой самоотдачи, что он не мог не пить. Зато потом, приходя в себя, он просил у Алины прощения на коленях и месяц ходил кротким и тихим. Следак послушался ее и не пошел говорить с Михаилом. А зря. Следующий его приступ случился не по расписанию, а через две недели. И напился до чертиков Михаил моментально. Может быть, водка попалась паленая, может, мозг ослаб. Только в этот злосчастный раз Алина не успела отправить Соню к родителям и вынуждена была выскочить с ней на улицу, спасаясь от разъяренного мужа. Она захлопнула дверь в его комнату, где он все крушил, не щадя в том числе и собственных икон, а потом вышел в окно пятого этажа, разбив его ногой. Скорее всего, в пьяном бреду он перепутал окно со стеклянной дверью в комнату.
Алина с Соней после похорон Михаила уехали жить к дальним родственникам на Псковщину, не оставив никаких координат. Отец Константин объяснил Следаку, что это дьявол не давал покоя душе Михаила, изводя его великий талант, не давая творить добро и чудеса. Слаб оказался Михаил, и Следака вполне удовлетворила эта версия, но в храмы, расписанные Михаилом и его коллегами, на какое-то время желание ходить у него пропало. Божия Матерь, писанная Михаилом, осталась висеть на стене их с Верой спальни, снять ее рука не поднялась, но мечтать о том, как она поможет им с ребенком, они перестали. Только, глядя на нее, вздыхали каждый раз по солнечной Соне и воздушной Алине.
Последним кирпичом в стене между Следаком и Церковью стала встреча со старым знакомым, человеком из прошлого, неким Червонцем. В девяностые Следак и Кобыла с трудом повязали его, тогда бригадира «ленинских». Работала такая отмороженная бригада на Юго-Западе. Червонец был блатной, бывший разгонщик, пять ходок — одиннадцать лет отсидки к сорока годам. Бригада его занималась в том числе и подставой машин. Как-то раз подставили ребята Червонца свой «мерин» не под ту «тачилу». Вывалились из нее четверо нормальных пацанов поперек себя шире, назвались борцами и вместо того, чтобы отвалить бабла за окорябанный «мерс», забили стрелку у себя в спортзале. Дело-то копеечное, могли краями разойтись, тихо и мирно. Но не зря себе «ленинские» дурную славу годами зарабатывали. Нужно планку-то держать. Приехали они вчетвером — три торпеды и Червонец — на стрелку, там человек двадцать борцов разминается, к разговору готовятся. А терки не получилось. Потому как «ленинские» без разговоров достали из черных кожанок АКСУшки, в простонародье «сучки», и прямо в зале покрошили молодых спортсменов в мелкую капусту. Ни за что. Просто настроение у Червонца плохое выпало, похмелье тяжелое. А среди борцов пять человек в сборную города по греко-римской борьбе входили, а один вообще чемпионом Европы был. Потом погрузили их в микроавтобус, как запихали — непонятно, увезли на городскую свалку и сожгли.
