А я ведь так и не спросила Брома, что он сделал с овцой. Я села прямее, более-менее очнувшись от сна.
– Как ты думаешь, опа, почему это случилось?
Он не ответил на мой вопрос, зато задал свой:
– Так что же ты видела сегодня в лесу, Бен?
Я крепче прижалась к деду.
– Не знаю, стоит ли нам говорить об этом – здесь.
Опа похлопал по моим рукам, сдавившим его живот под самыми ребрами, успокаивая меня.
– Все в порядке. Ты в безопасности. Так что плющить меня ни к чему.
Я понимала, что он шутит лишь для того, чтобы подбодрить меня, ведь «сплющить» его я, конечно, не могла. Но мне как-то не полегчало. Наоборот, захотелось вжаться в него еще сильнее, потому что я не была в безопасности. Монстр пытался утащить меня прямо из-под носа Брома. И я осознала, что нет такого места, где я бы все-таки была в безопасности.
Ну, может быть, кроме седла Всадника.
Я поежилась, потому что, если там лесная тварь меня и не достанет, все равно это место нельзя назвать безопасным.
– Все в порядке, Бен. Можешь рассказать мне.
Я давно собиралась рассказать все Брому, но вдруг мне что-то расхотелось. Он не поймет, подумала я. Не поймет, потому что не верит в призраков, живущих в лесах. Он всегда говорил, что это чушь. Но Катрина… Катрина тоже видела то существо. Несомненно, видела. Я расскажу Катрине. Она поймет. В первый раз за всю свою жизнь я была уверена, что она поймет.
– Я не хочу говорить об этом сейчас, опа.
– Ладно, – ответил Бром.
Он беспокойно поерзал в седле, и я почувствовала его напряжение. Он хотел устранить проблему, не зная даже, в чем именно она заключается. Хотел навалиться на нее и скрутить ее, заставив подчиниться, потому что так он делал всегда. Но проблема была не из тех, на которые можно навалиться. И даже, наверное, не из тех, которые могут подчиниться тебе. Как вообще человек может остановить клудде?
Я начала называть существо тем именем, которое употреблял Шулер де Яагер, – клудде – за неимением лучшего, и мысль о Шулере де Яагере напомнила мне еще кое-что из сказанного им.
– Опа. А ты правда притворился Всадником без головы, чтобы отпугнуть Икабода Крейна?
Дед замер, потом спросил:
– Кто тебе рассказал?
– Шулер де Яагер. Так это правда?
Бром пробормотал что-то, подозрительно похожее на «проклятый старикашка, всюду сующий свой ублюдочный нос», потом сказал уже нормальным голосом:
– Нет никакого Всадника.
– Я спрашиваю не об этом, опа.
Бром рассмеялся, и смех его эхом разнесся над безмолвной дорогой.
– Ты говоришь как твоя бабушка, когда собирается отчитать меня.
Всего несколько часов назад я ощетинилась бы от одной мысли, будто у меня есть что-то общее с Катриной, но теперь – нет. Пока мы ждали Брома у дверей, между нами возникло какое-то понимание. Я не могла обманывать себя, утверждая, что отныне все пойдет легко, но полагала: по крайней мере мы попытаемся не быть так нетерпимы друг к другу.
– Ну? – подтолкнула я деда, потому что он, похоже, и не думал продолжать.
Бром тяжело вздохнул.
– Не думаю, что твоя бабушка вышла бы за него. В смысле, за Крейна. Нет, не думаю. Она лишь хотела заставить меня ревновать, и это сработало. Знаешь, я ухаживал за Катриной задолго до того, как этот учитель явился в деревню. Ее отец был не против. Мой отец тоже был фермером, как и он, так что управлять хозяйством я умел. Старый Балт ван Тассель знал это и поощрял мое увлечение его дочерью, но Катрина не обещала выйти за меня замуж. Думаю, она считала, что мне все дается слишком легко и что я должен потрудиться, чтобы заслужить ее любовь. А я любил ее. Всегда любил. И сейчас люблю больше всего на свете. Когда я впервые увидел ее, меня словно пронзило молнией, и я сразу понял, что однажды женюсь на ней. Знаешь, сколько нам было лет, когда я это решил?
– Нет.
Никогда раньше я не слышала, чтобы Бром говорил так, с такой нежностью.
– Мне – шесть, а ей – четыре, – сказал он и рассмеялся. – Нашу семью пригласили на посиделки в дом великого ван Тасселя. Мать заставила меня надеть все самое лучшее, и помню, как я капризничал и спорил, но в конце концов был облачен в жутко кусачий костюмчик. Я вел себя совсем как ты, когда твоя бабушка пытается запихнуть тебя в платье. Мы ехали к ван Тасселям, и я всю дорогу ныл, что меня душит воротник, но увидел их дом – и сразу замолчал. Никогда раньше я не видел таких грандиозных домов. На крыльце, встречая гостей, стояли Балт и его жена. Мои родители поздоровались и вытолкнули меня вперед, чтобы представить хозяевам. Тут Балт кого-то позвал, и из приоткрытой двери высунулась головка маленькой девочки. Я увидел только ее макушку и глаза – эти голубые-голубые глаза. Миг – и она вновь исчезла. Она была застенчива, верь не верь.
Я и не поверила. Не могла представить Катрину – застенчивой.
– Отец позвал ее снова, но она не вышла. А мне больше всего на свете хотелось еще раз увидеть ее глаза, так что я оттолкнул руку матери и влетел в дом, не дожидаясь приглашения.
Можно было вообразить, что происходило дальше – огорчились родители Брома, смеялись ван Тассели, мать Брома звала его – но тот не обращал внимания на оклики.
– Она нашлась сразу за дверями, пыталась спрятаться за висящими на крючках на стене плащами. Такой крохи свет еще не видывал – ну, ты знаешь, она и сейчас миниатюрная, – и походила она на фею, только-только появившуюся из-под гриба. А я был большим, даже в детстве был крупным для своего возраста, как и ты. И чувствовал себя огромным неуклюжим медведем, ввалившимся в ее дом. Ах, какие у нее были глаза, большие, голубые, и когда она увидела меня, то просто застыла. Я не хотел, чтобы она боялась меня. Я не хотел, чтобы она вообще хоть чего-то боялась. С того момента я желал только одного – уберечь ее от всего на свете. Так что я протянул руку, как делал мой отец, и назвал свое имя. Она долго не отвечала, и я видел, что она размышляет, доверять или не доверять мне.
Я почти видела их обоих – шестилетнего Брома, наряженного в слишком тесный костюмчик, с вымытыми и приглаженными в попытке придать ему цивилизованный вид буйными кудрями; и крошечную фарфоровую куколку Катрину – с голубыми глазами и золотыми волосами, в платьице, сплошь в рюшах и кружевах, и в малюсеньких туфельках на малюсеньких ножках.
– И вот наконец она говорит тоненьким-тоненьким голоском: «Меня зовут Катрина ван Тассель. Очень рада с вами познакомиться». И сказала она это так, что ясно было: она долго репетировала – как будто мать велела ей повторять вежливую фразу за завтраком много раз, чтобы дочка произнесла ее правильно. Она протянула мне руку, я и собирался пожать ее, как и планировал, но вместо этого поцеловал. Я видел, как это делали иногда взрослые мужчины, знакомясь с леди. Чувствовал себя полным дураком, но в то же время ничего не мог с собой поделать. Глаза ее стали еще больше, и мне на миг показалось, будто я и впрямь сделал что-то не так и она никогда больше не заговорит со мной. Но потом она улыбнулась мне самой милой улыбкой, какую я только видел, и я понял, что переверну ради нее небо и землю. После этого мы долгое время были неразлучны. Играли вместе, как только выпадал случай. Она была маленькой дикаркой, твоя бабушка, – носилась по лесам с мальчишками, лазала по деревьям, возвращалась домой с ног до головы в грязи – совсем как ты. И я был счастлив, счастлив по уши, когда был с ней. Не могу толком объяснить. Ну, чувствовал, как будто, когда мы с ней, все правильно, все так, как должно быть. Но потом мы повзрослели, и все изменилось. Мать больше не позволяла Катрине бегать где попало, и я видел ее только сидящей в гостиной и рассуждающей о вещах, которые меня вовсе не интересовали, – об искусстве, о поэзии и всем таком прочем.
Я не могла представить Катрину дикаркой, носящейся по лесам, как Бром. Но раз он так сказал, значит, это была правда. Мне стало жаль малышку Катрину, вынужденную отказаться от неба, деревьев, травы ради чинного сидения в гостиной над рукоделием.
