Она пытается обуздать тебя, как обуздали ее, потому что ничего другого она не знает, потому что именно это считает правильным.
– И мы никогда больше не оставались вдвоем. Вокруг толкались другие парни – как и я, уже считающие себя мужчинами, – и было их много. Твоя бабушка была прелестной девочкой, а стала прекрасной юной женщиной. И все эти парни хотели заполучить ее красоту, заполучить ее огромные голубые глаза – ну и, конечно, деньги ее отца. Деньги меня никогда не заботили, а вот глаза я любил, а еще больше любил ее душу. И душу эту знал только я. Только я видел настоящую Катрину под любой маской. Не нужен ей был никто из этих мордатых дурней. Ну, и я избавлялся от ее поклонников, устранял их одного за другим. Чтобы ей стало очевидно, что я – единственный. Ее отец был согласен. И она хотела быть со мной – правда-правда. Но ей не нравилось, что я так легко отделался от соперников. Катрина считала, я должен побороться за нее, не понимая, что я сражаюсь за нее всю свою жизнь, что я добиваюсь ее с первой нашей встречи, что для меня не существует никого, кроме нее. Только Катрина, всегда только Катрина. Я даже не смотрел на других женщин. Я их просто не видел. Видел только ее. А потом в городке появился Икабод Крейн.
Голос Брома изменился. О себе и Катрине он говорил почти мечтательно, но имя Крейна произнес совсем другим тоном – тоном, в котором звучало железо.
– Он был дурак-дураком, несмотря на то, что работал школьным учителем и считался умным. При ходьбе он напоминал марионетку, которую дергают за ниточки, – нелепую куклу со слишком длинными руками, слишком длинными ногами, и туловище его тоже было слишком длинным, таким длинным, что он, казалось, толком даже не знал, где у него что. Жрал как лошадь, а оставался тощим, словно метла. И беден был как церковная мышь. Жалованье учителей и так кот наплакал, а этот получал еще и поменьше прочих, но деньги он любил. О да, любил. Очень любил и очень хотел стать богатым, только не знал как. И тут он увидел Катрину. Она была красива, но, что куда важнее, она была богата. И Крейн устремился за ней, как гончая за лисицей. В своем азарте он даже не заметил, что я стою на его пути. Считал, будто запросто сможет охмурить Катрину, заполучить ее и стать хозяином земель ван Тасселя. Можно подумать, он знал, что делать с фермой таких размеров. Он бы загубил все хозяйство. И сделал бы Катрину несчастной, не сомневаюсь.
Теперь я уже не считаю, что она и вправду положила глаз на Крейна, но тогда я был ослеплен яростью. Мне кажется, она не хотела, чтобы все в ее жизни было неизбежным. А сделать ничего не могла. Девушкам полагается быть тихими и послушными и делать то, что скажут им их отцы. Хотя Балт совсем ее избаловал – если бы он согласился на брак, а она бы отказалась, он бы мигом забрал согласие. Но я ему нравился, и он хотел, чтобы я стал его зятем. Кроме того, он знал, что Катрине я тоже нравлюсь. О Крейне Балт был невысокого мнения, но мнение это держал при себе. Он был хорошим, добрым человеком, Балт.
Бром вздохнул, я и поняла, что он скучает по тестю. По общему мнению, они прекрасно ладили, несмотря на разницу темпераментов – неистовый Бром и сдержанный Балт. Я совсем не помнила отца Катрины – он умер, когда я была еще совсем маленькой, – но помнила, как грустил потом Бром.
– Так вот, Катрина привечала Крейна, и каждый раз, когда я видел, как он делает руку кренделем, предлагая ей прогуляться, или кружится с ней в танце, я приходил в бешенство. Пожалуй, где-то в глубине души я понимал, что` она делает, но перестать злиться не мог. Учителишка ее не заслуживал. Он не заслуживал даже того, чтобы стоять рядом с ней, не говоря уже о том, чтобы взять ее в жены.
Бром и сейчас сердился. Прижатым к его спине ухом я слышала, как заколотилось его сердце, и мерный рокот его голоса превратился в медвежье рычание.
«Да, Крейн несомненно был дураком, – подумала я. – Как мог такой, как он, полагать, будто может сравниться с Бромом, и вообще, как он мог не прийти в ужас при виде разъяренного Брома?»
– Я начал думать, что единственный способ избавиться от Крейна – заставить его покинуть деревню. Обычными угрозами я бы ничего не добился.
Я поежилась. Что значит – «обычными угрозами»? Выходит, думала я, Бром так много угрожал людям, что угрозы стали для него «обычными»? Наверное, они включали в себя обещание Брома измолотить кого-то до полусмерти, но, судя по всему, Крейн такого рода угрозы не воспринимал.
– Сама знаешь, здешние обитатели – самые суеверные люди на земле. Они верят всему, что слышат. А Крейн был еще суевернее. Он верил всему, что касалось проклятий, привидений и магии. Ну я и решил, что лучший способ избавиться от него – это напугать. Напугать так, чтобы он сбежал, не оглядываясь. В деревне всегда ходили истории о всаднике, живущем в лесах, о несущем смерть кошмаре, сотканном из теней. Я лишь немного, ну, расцветил байку. Начал рассказывать о Всаднике без головы, выезжающем каждую ночь на поиски новой жертвы. И понеслось – каждый житель деревни рассказал эту историю кому-то, тот – еще кому-то, а тот – еще. В мгновение ока байка о Всаднике без головы сделалась неотъемлемой частью Сонной Лощины. Все в нее верили – и, что куда важнее, в нее верил Икабод Крейн.
Однажды отец Катрины устроил большой праздник в честь урожая. Теперь, когда я об этом думаю, мне кажется, ван Тассели праздновали то же самое в день, когда я впервые встретил Катрину. Они делали это каждый год. И мы с Катриной тоже, пока…
Ему не нужно было говорить, почему они прервали традицию. Все знали, что в день, когда умер Бендикс, умерла и часть сердца Брома.
Бром откашлялся, прочищая горло.
– Той ночью народ затеял рассказывать истории о привидениях, признаю, не без моего содействия. И с каждым рассказом глаза Крейна становились все шире и шире, а руки его тряслись все сильней и сильней. Одной из последних перед тем, как все разошлись, прозвучала «легенда» о Всаднике без головы. Идеальный момент для осуществления моего плана! Я ждал у дороги, сразу за болотом Уайли. Заранее смастерил себе костюм из плаща и проволоки, проделал в ткани маленькие дырочки, чтобы смотреть сквозь них – я знал, что Крейн этого ни в жизнь не заметит. Когда я сидел на лошади, это выглядело как верховая фигура без головы. Кроме того, я потрудился над тыквой, вырезав на ней что-то вроде лица, положил ее на колени – и в темноте казалось, будто я держу голову. Половина дела была сделана еще до того, как Крейн увидел меня на дороге – он был до того напуган россказнями на посиделках, что уже готов был поверить во что угодно. Ну, я промолчал, когда он окликнул меня, а когда парень попытался проехать мимо, я поскакал рядом, только держась вне поля его зрения. Когда он пускал лошадь шагом, я делал так же, когда он переходил на галоп – я тоже. Видно было, что с каждой минутой он боится все больше и больше, а я, честно признаюсь, с трудом сдерживал смех.
Я ясно представила все это – перепуганного школьного учителя на лошади и Брома, старающегося не расхохотаться, и вдруг подумала, что Бром сыграл с бедолагой жестокую шутку. Конечно, Крейн ухаживал за Катриной, и я слышала поговорку, что в любви и на войне все средства хороши, и все-таки – это была не просто проказа. Крейн мог серьезно пострадать. Возможно, потому-то глаза Катрины и вспыхивали каждый раз, когда кто-нибудь заговаривал о Всаднике.
– Через некоторое время чертов дурак запаниковал, пришпорил лошадь, и та понеслась вскачь – ну, если можно так выразиться о той старой кляче, которую Крейн одолжил у своего домовладельца. Он направлялся к мосту за церковью, потому что в моем рассказе Всадник не смог пересечь мост и исчез в клубах дыма. Конечно, я сказал так именно потому, что знал: учителишка должен оказаться по ту сторону моста, чтобы вернуться туда, где ему и место.
Я видела этот мост из окна дома Шулера де Яагера. Он перекинулся через ручей, бегущий за церковью и ныряющий в лес, – тот самый ручей, у которого мы с Сандером любили играть.
