– Я позволил ему пересечь мост, зная, что на той стороне этот дурень обязательно обернется, чтобы увидеть, как Всадник без головы исчезает в огненной вспышке и клубах серного дыма. И как только он повернулся, я метнул в него тыкву. Метнул и попал в голову. Крейн свалился с лошади, потянув за собой седло, и лишился чувств. Я взял его шляпу, бросил ее на берегу, а седло растоптал. Потом отвел старую клячу к ферме и снял с нее уздечку, зная, что потом все будут гадать, отчего это лошадь вернулась домой без седла и узды.
Мы уже почти подъехали к дому. В окнах горел свет. Катрина, должно быть, ждала нас. Но Донар шел куда медленнее обычного. Полагаю, Бром просто хотел закончить рассказ без помех.
– Я вернулся к Крейну, думая попугать его еще, но на том месте, где я оставил учителя, его уже не было. Он исчез в ночи, и никто никогда его больше не видел.
– Опа, – сказала я. – А ты не думаешь…
Закончить свою мысль я не смогла. Слишком она была ужасной.
– Нет, – ответил дед. – Не думаю, что он умер. Позже кое-кто предположил, что он упал в ручей и утонул. Но тела так и не нашли. Наверное, он очнулся, пока меня не было, и просто убежал. Убежал так далеко, что больше о нем не слышали.
Бром рассмеялся, но не своим обычным смехом. В этом смехе звучала ирония – ирония над собой.
– Что ж, я в любом случае избавился от проблемы. Позже Катрина сказала мне, что тем вечером Крейн сделал ей предложение, а она ему отказала. Она всегда намеревалась выйти за меня.
Я не знала, что и думать. Бром одержал победу – как всегда, как и должно быть. Но для Крейна история получилась грустной, каким бы противным он ни был.
– Я не горжусь собой, – сказал Бром, словно прочитав мои мысли. – Знаю, это было за гранью дозволенного, даже для меня. Я и на тот момент был достаточно взрослым, чтобы понимать это. Мне просто была невыносима мысль о Катрине рядом с кем-то другим, и мысль эта, похоже, малость помутила мне разум.
Донар шагнул на дорожку, огибающую наш дом.
– Но, опа, – если это сделал ты и никто тебе не помогал, откуда об этом узнал Шулер де Яагер?
Бром фыркнул.
– Он видел меня, когда я вернулся поискать Крейна. Окна его хибары как раз выходят на мост. Он услышал стук копыт, какую-то суету, сообразил, что что-то происходит – и выглянул посмотреть.
– Значит, он знает, что случилось с Крейном?
– Он сказал, что к тому времени, как он вышел, Крейна уже не было, – медленно проговорил Бром. – Хотя я всегда подозревал, что он знает больше, чем говорит.
Дед проехал мимо дома прямо к конюшне, спешился и протянул руку, чтобы помочь мне слезть с Донара.
– Но почему тогда он ничего не рассказал о судьбе Крейна? Почему вообще хранил секрет?
– Не знаю, почему он сохранил тайну тогда. У Шулера де Яагера всегда и на все имелись свои причины. Зато знаю, почему он продолжал молчать позже. Его дочь, Фенна, была твоей матерью. Она вышла замуж за Бендикса.
Я уставилась на Брома, разинув рот:
– Значит, он…
– Да, – в голосе Брома зазвучала старая ярость. – Он тоже твой дед. А ты никогда до сих пор не общалась с ним наедине, потому что из-за него погиб Бендикс.
Девять
–З
наю, у тебя куча вопросов. У тебя на лице все написано. – Бром снял с Донара седло, насыпал ему овса и ласково потрепал жеребца по морде. – Но уже поздно, а нам обоим нужно выспаться. Кроме того, мне кажется, твоя бабушка тоже должна принять участие в этом разговоре.
Я не хотела идти в постель. Ни тело, ни разум не были готовы к отдыху. Мозг гудел от всего, что случилось за день, от всего, что поведал мне Бром. Ну не может же он вот так, возмущалась я про себя, сообщить, что Шулер де Яагер мой родственник, а потом просто погладить по голове и отправить спать!
Но именно так Бром, очевидно, и собирался поступить. Он затащил меня в дом, игнорируя все вопросы, позволил лишь пожелать доброй ночи Катрине – и отослал наверх.
Катрина, поцеловав меня перед сном, бросила печальный взгляд на мою «прическу». Я подумала, что так она будет делать еще долго – бабушке, в отличие от меня, мои волосы всегда нравились.
Ома даже не спросила, почему Бром гонит меня в спальню – они только переглянулись, мигом договорившись друг с другом без слов, как умели только они, и Катрина прекрасно поняла, чего хочет Бром.
Надевая ночную рубашку и укладываясь в постель, я думала о связи между ними. Между моими бабушкой и дедушкой. Узы, соединявшие их, всегда казались мне почти сверхъестественными в своей прочности, а сверхъестественное – это не то, от чего можно запросто отмахнуться, проживая в Сонной Лощине.
Эту связь Бром прочувствовал сразу, еще в детстве, и Катрина, наверное, тоже, иначе она не сопротивлялась бы ей так сильно под конец. Я поймала себя на том, что снова жалею Крейна, хотя, по словам Брома, школьный учитель никогда по-настоящему не был влюблен в Катрину – а только в ее богатство. И все-таки, размышляла я, как это, наверное, больно, когда кто-то водит тебя за нос ради своих собственных целей. Целью Катрины было заставить Брома ревновать, и, судя по рассказу Брома, ее план сработал.
Но самое странное в этой истории было не то, что Бром притворился Всадником – я всегда понимала, что он знает больше, чем говорит, – и даже не то, что его байка превратилась в легенду Сонной Лощины. Странно было то, что Шулер де Яагер все видел и никому не сказал, то, что Шулер де Яагер каким-то образом виновен в смерти моего отца и то, что Шулер де Яагер – мой дед.
Я как-то никогда не задумывалась о родителях своей матери. Не знаю уж почему. Может, потому, что Бром и Катрина целиком заполняли мое существование и я никогда не чувствовала нужды в ком-то другом. А может, потому, что они почти не говорили о Фенне – упоминали только ее красоту, спокойствие и добросердечность и любовь Бендикса к ней. Еще Катрина иногда попрекала меня тем, что я ничуть не похожа на Фенну.
И вот я узнала, что у меня имеется еще один живой родственник, и это не кто иной, как Шулер де Яагер! Я поверить не могла, что Бром и впрямь полагает, будто я спокойно усну после такого известия. Шулер был таким старым – куда старше Брома. Ему сравнялось лет семьдесят, если не больше, а выглядел он и того старше – весь иссохший, морщинистый, скрюченный, как древнее дерево.
Он сказал, что дочь была у них поздним ребенком. Для него, значит, очень, очень поздним.
Я не могла представить, что зову Шулера де Яагера «опа» или смеюсь с ним, как с Бромом. Не могла представить его в роли отца, не говоря уже о деде. Было в нем что-то такое – коварное, глубоко скрытое, почти зловещее. Он был не из тех, в чьих объятиях чувствуешь себя в безопасности. Он был не такой, как Бром.
Но, Бен, в мире масса людей, и все они – не Бром. Это не недостаток.
Все время, которое я провела с Шулером де Яагером, меня не покидало ощущение, будто я что-то упускаю, не понимаю, будто мы говорим о разном. Шулер знал, что он мой родственник, а я – нет, так может, этим и объяснялась странность нашего разговора?
(И почему он мне ничего не сказал об этом? Мог бы и упомянуть, такое от детей не скрывают.)
Но нет, наша беседа была странной не только поэтому. Было что-то еще. Шулер де Яагер знал нечто, чего не знал никто.
И мне нужно было выяснить, что же он знает. Это могло быть как-то связано с Крейном или клудде, а может, он хранил какой-то другой секрет – хранил, чтобы выложить его тогда, когда получится извлечь из этого максимальную пользу.
И как ты собираешься убедить его рассказать тебе то, что он знает, если он ничего не сказал даже Брому?
Да, это была проблема. Если уж Бром не смог заставить старика говорить, какими же силами нужно обладать мне, чтобы убедить этого скрытного типа, задумалась я.
Бром не кровь от крови его. В отличие от тебя.
Я поежилась. Мне совсем не нравилась мысль о том, что в моих венах течет кровь Шулера де Яагера. Мне вообще не хотелось быть с ним хоть чем-то связанной.
