Я ничего не ответила. Только смотрела в свою тарелку.
— Мне кажется, я это видел уже, — сказал он. — Да, конечно, видел. — Тут он взглянул на маму. — А тебе приходилось это видеть?
Мама сделала неопределенное движение головой. Она намазала маслом гренок и положила его на мою тарелку. Я знала, что она меня дрессировать не будет, но вот отец…
— Ешь яйцо, — сказала она.
Отец, продолжавший глядеть на «Зеленую шляпу» с тем же выражением удивления, сказал наконец:
— Та-а-к! Не слишком приятно обнаружить такое в субботнее утро!
Я опять ничего не сказала и все глядела в свою тарелку. Мама обеспокоенно сказала: «Она не ест, Бен», а папа придержал стул за спинку, чтобы я не смогла встать из-за стола.
— Конечно, ты сможешь это объяснить, — сказал он. — Не так ли?
Я ничего не ответила.
— Конечно, она может, — сказал отец. — Правда, Бесс? Не следует так огорчать маму, воруя книгу, которую тебе нельзя читать и по очень понятной причине. Ты знаешь, что мы тебя не накажем. Мы с тобой поговорим. Мы постараемся объясниться. Не так ли?
Я кивнула.
— Отлично, — сказал он. — Откуда взялась эта книга?
Я что-то промямлила.
— Моя дочь сердится? — спросил отец. — Она становится строптивой?
— Да она тебе все сказала! — взорвалась я. Отец побагровел.
— И ты смеешь так говорить о своей матери?! — закричал он, вскочив. — И ты смеешь говорить о своей матери таким образом?!
— Нет, Бен, — попыталась вмешаться мама.
— Твоя мать — самоотверженная душа, — сказал отец, — и не забывай об этом; твоя мать заботится о тебе со дня твоего рождения, и, если ты не ценишь этого, ты чертовски…
— Бен! — умоляла шокированная мама.
— Извините, — сказала я. — Мне жаль, мама.
Отец сел. У него усы, а волосы расчесаны посередине и набриолинены; сейчас одна прядь отклеилась, а посеревшее лицо дрожало. Он уставился на свою чашку. Мама подошла и налила ему кофе. Затем налила мне молока, села рядом и спросила:
— Дорогая, зачем ты читала эту книгу?..
— Да-да, — сказал отец с другого конца стола.
С минуту стояла тишина. Затем «Доброе утро!»
И опять: «Доброе утро!»
— Доброе утро! — весело сказала наша гостья, двумя шагами перемахнув столовую и аккуратно укладывая себя в кресло у стола. Она дотянулась до «Зеленой шляпы», подвинула ее к своей тарелке и принялась читать с подчеркнутым вниманием. Затем она взглянула на нас.
— У вас такая современная библиотека, — сказала она, а затем добавила:
— Я позволила себе вольность порекомендовать эту восхитительную книгу вашей дочери. Вы сказали мне, что прочли ее с удовольствием. Вы ведь даже посылали заказ на нее в Нью-Йорк, да?
— Я не… нет… не совсем, — сказала моя мама, отодвигаясь от стола. Она дрожала с ног до головы, а на лице ее застыло странное выражение. Наша гостья посмотрела на маму, затем на отца с величайшим интересом. Она спросила:
— Надеюсь, вы не возражаете, что я пользуюсь вашей библиотекой?
— Нет-нет, — пробормотал отец.
— Ем я почти за двоих, — скромно продолжала наша гостья, — но из-за моих размеров. Не возражаете?
— Нет, разумеется, нет, — ответил отец, постепенно приходя в себя.
— Отлично. Все это войдет в счет, — сказала гостья, глядя на моих потрясенных родителей; оба они принялись поспешно за еду, избегая ее взгляда. Она добавила:
— Я позволила себе еще одну вольность. Убрала из книги рисунки, которые… э-э-э… не имеют отношения к тексту. Не возражаете?
Родители поспешно ушли — мама на кухню, отец вспомнил, что опаздывает на работу. Она помахала им вслед. Я вскочила, как только они вышли.
— Там нет никаких рисунков! — шепотом сказала я.
— Тогда мы их сделаем.
Она достала из сумочки карандаш и разрисовала концовки глав; все было зло и очень смешно. Затем она нарисовала белую мышь, красящую губы, выходящую замуж за другую белую мышь, и их венчание в церкви, леди-мышь с громадным животом, где двое мышат играют в шахматы, а затем целое семейство на пикнике под лозунгом «Я вырастила моих детей, и они никогда не знали табака». Я остолбенела. Она засмеялась и нарисовала мышь, которая с зонтиком преследовала мою маму. Я схватила рисунок и некоторое время рассматривала, затем порвала его в клочья.
— У вас нет ни малейшего права. — Я замолчала. Она смотрела на меня, и это был не гнев и даже не предупреждение, но я села. И заплакала.
— Ах! Вот вам результаты практической психологии, — сказала она сухо, подбирая обрывки рисунков. Достав из сумочки спички, она ссыпала кусочки в блюдце и подожгла их.
— Вы не смеете так обращаться с моими родителями! — сказала я, всхлипывая.
— А ты не смела рвать мои рисунки, — спокойно возразила она.
— Почему? Почему?! — кричала я.
— Потому что они стоят денег, сказала она. — Кое-где. Не буду больше рисовать. — Она пошла с блюдцем на кухню, и вскоре я услышала, как она говорит с мамой голосом, от которого даже камень прослезился бы; но о чем, я так и не узнала.
Я много раз проходила тем летом мимо комнаты, снятой нашей гостьей, комнаты, окна которой выходили в сад. Электричество по вечерам горело небывало ярко. Мама сшила белые шторы и купила на распродаже бюро с мраморной доской, шкаф, тумбочку и старый патефон. На кровати лежала открытая книга. Я часто стояла в тени напротив двери, глядя на голый деревянный пол, скользкий, как море, навощенный и сияющий под лампой. На дверце шкафа висело черное платье, внизу стояли туфли вроде маминых: т-образная уздечка и массивные каблуки. Мне было любопытно, нет ли в шкафу серебряных вечерних туфель. Иногда книга на кровати была уэллсовской «Машиной времени», и тогда я заговаривала, глядя через темное окно на черные ветви деревьев, что двигались за ним:
— Мне только шестнадцать.
— А выглядишь на восемнадцать, — ответила она.
— Я знаю, — сказала я. — Если бы вправду… уехать в колледж. В Радклифф, например.
Она не сказала ничего: удивилась, наверно.
— Вы читаете Уэллса? — спросила я тогда, прислонясь к дверной раме. — Наверно, это смешно. В этом городе никто не читает, все ведут лишь светскую жизнь. Я вот читаю много. Хочу больше знать.
Тут она улыбнулась.
— Однажды я сделала смешную шутку. — продолжала я. — Прочитала «Машину времени» и стала спрашивать всех, кто они, элои или морлоки? Всем это нравилось.
— А вы кто? — добавила я, но она только потягивалась и улыбалась. Оперев подбородок на ладони длинной-длинной руки, она ответила своим странным хриплым голосом:
— Первой это должна сказать ты.
— Думаю, — сказала я, — что вы из морлоков.
