– Не собачатинкой?!
– А хотя бы и так, – старик ощерил свой беззубый рот. – Тебе разве не понравилось? За обе щеки уплетал, мясцо-то сладенькое, собачки откормленные…
Желудок Кости резко провалился вниз, а потом так же резко подскочил к самому горлу.
– Ой! – воскликнул старик. – Барышне дурно сделалось. Ты дыши, дыши глубже… А то пойди… блевани. Только другой хаванины у меня не имеется. Уж не обессудь.
Костя справился с приступом тошноты, вытер выступившие на глазах слезы.
– Предупреждать надо, – примирительно сказал он.
– Ха, предупреждать!.. Ты бы тогда вообще за стол не сел! Чем тебя кормить?
– Я могу дать денег, сходил бы в магазин.
– Денег? – старик оживился. – У тебя есть деньги?
– Немного.
– Ладно, буду помнить… Денежки – это хорошо, – бормотал старик, – это хорошо… Ну ничего – собачатинка-то?
– Не напоминай.
– Я, грешным делом, люблю. Ох люблю. Если еще собачка попадется жирная, чего уж лучше… Для здоровья полезно. Сколько я этих собачек поел…
– А кошек не пробовал? – ехидно спросил Костя.
– Пробовал, браток, пробовал. Чего я только не пробовал.
– Это где же тебе пришлось такое пережить?
– Как где. Да я всю жизнь по лагерям мыкался. Еще до войны первый раз сел. Где только ни бывал – на Воркуте, в Караганде, на Колыме опять же…
– За что же тебя?
– Да вор я. Щипач. Карманник то есть. Всю жизнь этим промыслом пробавляюсь.
– И сейчас?
– Нет, браток. Сейчас мне не в жилу. Стар, руки трясутся. Какой уж тут карман. Сейчас, спасибо, домик мне дали, живу вот тут. И свалка неподалеку… Хорошее место – свалка. Чего там только нет. Хочешь покажу…
– Свалку, что ли? Нет, спасибо.
– Какую свалку… Покажу, что я там насобирал. Идем, глянешь. – Костя неохотно последовал за стариком, подозревая, что увидит и вовсе несуразную дрянь. Тот провел его в другую комнату. Включил свет.
– Гляди!
Комната оказалась значительно больше той, в которой он спал. Здесь царил относительный порядок, причем имелся даже телевизор. По стенам развешаны какие-то темные картины в облупленных рамах, ветхие коврики и половики застилали пол, комната заставлена разнокалиберной мебелью, особенно выделялось древнее, когда-то, видимо, шикарное кресло, сиденье которого было укрыто мешковиной. На телевизоре, полочках, прямо на окне стояло множество разнокалиберных фарфоровых, фаянсовых, пластмассовых, стеклянных фигурок людей и животных, у большинства из которых недоставало какой-нибудь детали.
– Да ты прямо коллекционер, – насмешливо сказал Костя.
– А то! – старик расплылся в довольной улыбке. – Самое-то лучшее у меня припрятано. Книжки вот – гляди.
– Ты и книжки читаешь?
– Не так чтобы очень, иной раз в руки беру, картинки посмотрю… Сейчас много разных журналов выкидывают… с голыми бабами… Очень любопытствую я насчет этого. Даже вымениваю иной раз. Хочешь глянуть?
Однако Костя отказался.
– Вещицы преинтересные встречаются, – продолжал старик. – Вот смотри.
Он полез в колченогую тумбочку, достал оттуда какую-то коробку.
– Это еще что?
Старик щелкнул крышкой и извлек из коробки здоровенный «маузер» времен гражданской войны.
Костя с любопытством взял в руки виденное доселе только в кино оружие. «Маузер» оказался значительно тяжелее, чем «ТТ».
– Обрати внимание, – старик сунул кобуру прямо под нос Косте, – тут табличка была, сорвали, сволочи. Пистолет, как видно, наградной.
– Он заряжен?
– Какое! Но патроны можно достать, я интересовался. От «ТТ» подходят.
– Собак, что ли, стрелять собираешься?
– Зачем собак. Собак я петелькой… Ни в кого я шмалять не желаю, а вот тебе могу продать.
– Мне он ни к чему, у меня свой есть. Такую дуру никуда не спрячешь.
– Зато лупит как! Вот видишь, кобуру можно сюда причепить заместо приклада, приставил к плечу – и бей наповал.
– А сколько ты за него хочешь?
– «Лимон», – быстро сказал старик.
Костя засмеялся:
– В музей отнеси, там, может, и дадут.
– Музеи нам не с руки. А сколько ты дашь?
– Сто тысяч рублей.
– Давай, – неожиданно легко согласился старик.
Костя замялся.
– Нет, парень, коли сказал… Так дела не делаются. Я тебя за язык не тянул… – старик напряженно глядел на Костю.
«И черт с ним, – подумал парень, – деньги все равно чужие». Он достал из кармана купюру, протянул старику. Тот глупо засмеялся, засуетился, словно не знал, что делать с деньгами.
– В магазин сейчас сбегаю, – сообщил он Косте. – Ты отсюда ни ногой! А то меня… – он провел ребром ладони по горлу, – …сказал: не выпускать тебя. Я мигом.
Старик умчался, а Костя присел на стоявший возле порога расшатанный стул и задумался. Похоже, он вновь попал в оборот. Старик проговорился: «сказал – не выпускать». Этот тип, кажется, его зовут Павел, видно, из тех же самых, что охотятся за ним, возможно, отправился за подмогой. Костя достал свой «ТТ», послал патрон в ствол. Нужно постоянно быть начеку, мало ли что… Хотя, если бы хотел убить, мог бы сделать не один раз.
Словом, в то, что ему искренне желают помочь, Костя не верил. Похоже, вынашивают собственные планы. Вот только какие?
Появился старик с пластиковым пакетом в руках. Он остановился перед Костей и радостно ощерился. В пакете звякнуло стекло.
– Водки купил? – догадался Костя.
Старик отрицательно покачал головой.
– Вина?
Хилый извлек из пакета пузырек с одеколоном и потряс перед лицом Кости.
– Водка, вино… баловство. Вот! – он подбросил флакон. – И прошибает путем, и духан приятный.
Костя поморщился.
– Всю жизнь фанфурики употребляю, – сообщил старик, – и, как видишь, бодр и весел. И тебе гостинец купил, – он извлек из пакета полиэтиленовую упаковку с пряниками. – На, хавай.
Костя отказался.
– А это будешь? – старик вновь помотал пузырьком с одеколоном.
– Нет уж, пей сам!
– И выпью, – подтвердил Хилый, – и пряником закушу. Я пряники знаешь как уважаю!
– На здоровье.
Старик убежал в дом, но скоро вернулся. Глаза его блестели, он распространял вокруг себя мощный аромат дешевого одеколона. Теперь Костя понял, почему в доме так благоухает парфюмерией.
– Неужели водку вообще не принимаешь? Из принципа, что ли?
– Почему из принципа. Принцип есть ложно трансформированная потребность. Опять же мысль не моя, а философов. Главный принцип – отсутствие всяких принципов. Если нальют, не откажусь, а так… Одеколон лучше.
– Ты обмолвился, всю жизнь по лагерям. Расскажи, как там?..
– Да чего тут рассказывать… – старик засопел. – Ничего хорошего. Хотя я привык. Удобно, кормят, поят… С воли воры иной раз греют, кира или травки пришлют, а то башлей подкинут. Привык, понимаешь. Я всегда своих держался. В хевре. Так-то легче. Ну беспредел, конечно, бывал, особо после войны. Тогда знаешь, с фронтов многие повозвращались. Из армии маршала Рокоссовского. В сорок третьем стали блатных на фронт брать. Кто пошел, тех суками обозвали. Это которые воровской закон нарушили – с властью дела не иметь. Отвоевались, их по новой и упекли. За разные грехи. Они давай в лагерях свои порядки устанавливать, а воры, конечно, за правое дело стоят. Ну и началось! А вохра специально пригонит этап сук в лагерь, где воры верховодят. И пошло-поехало… Сам не видел, братва рассказывала, суки одного нашего на листе железа поджаривали, так он орет: «Передайте ворам, гибну за воровской закон». Вот, понимаешь, какие люди были. Такие муки за идею принимали. Правильные люди! Как говорится: жизнь ничто – идея все.
