В аэропорт выехали заранее и в зале Шереметьева оказались за полчаса до объявления посадки. Гарри ушел куда-то поесть. Виктор, который сейчас и думать не мог о еде, остался при вещах. Он достал блокнот и записал план работы на следующий приезд в Москву. Теперь он точно знал, что именно хочет выяснить, уточнить, заснять, где побывать, что поискать в библиотеках и архивах. Прикидывал, кого из сотрудников привлечь к работе, отправить в Москву, кому что поручить. Контуры будущего фильма уже стали вырисовываться.
Только одно обстоятельство беспокоило его, да так сильно, что он то и дело поглядывал на табло, на часы или на маленький календарик января в своем ежедневнике.
Вернулся Гарри. Виктор снова взглянул на часы и на электронное табло.
— Гарри! — сказал хрипло и попытался прокашляться. — Я думаю, нам стоит сдать билеты. Поменять на завтрашний вечер.
Гарри внимательно посмотрел в лицо друга, еще недавно горевшее лихорадочным румянцем, а сейчас бледное до голубизны.
— Тебе плохо?
— Да нет, все так же. Хочу как можно быстрее снова попасть в этот психогигиенический институт. Я уже говорил тебе почему. Мне нужен хотя бы один день.
— Ты поступишь, как сочтешь нужным. Только не думаю, чтобы в следующий приезд нас туда не пустили. Ну, стены подкрасят в коридоре, какая беда? Вернемся всего через неделю, и в твоем распоряжении будет сколько угодно времени, чтобы раскопать все, что тебя интересует. Завтра эфир. Если ты третью неделю подряд не появишься в кресле ведущего — не слишком ли смело?
— Я достаточно помелькал на экране в том интервью. Разве нет?
— Но передачу снова будет вести Джемс. Ты же знаешь, рейтинги и так упали после ее появления.
— Пройдет. К Линде не успели привыкнуть.
Виктор возражал задумчиво и неуверенно. Если бы он не испытывал сомнений, принял бы решение самостоятельно, не прося совета у друга. Гарри озвучивал все соображения, которые роились и в его собственной голове.
Гарри опустился в соседнее кресло.
— Что ж, есть время подумать: вылет откладывается.
Виктор взглянул на табло: там, оказывается, появилась новая строка. И тут же голос дикторши принялся оглашать уже прочитанный им текст.
Через полчаса вылет отложили снова. Формально Виктор уже принял решение: оставаться, чтобы ловить журавля в небе, — неразумно, когда упитанная, хорошо прирученная синица требует заботы и ухода. Но в глубине души все еще ощущал себя на распутье. Одни и те же сомнения и доводы с болезненной навязчивостью крутились в голове. Утомленный этой бесплодной каруселью, Виктор закрыл глаза и задремал в неудобном кресле.
В серенькую неуютную дрему врывались голоса проходивших мимо пассажиров, утробно-громогласное бормотание дикторши, пиликанье мобильных телефонов. Прямо над ухом тихий, но отчетливый голос произнес: «Слушай свое сердце!»
Сердце громко стукнуло, провалилось в пустоту, потом вынырнуло и заколотилось в ускоренном темпе с удесятеренной силой.
Он открыл глаза. Кресло с одной стороны от него было занято грудой баулов, с другой — Гарри увлеченно читал очередной детективный роман, до которых он большой охотник. Виктор оглянулся. Больше в непосредственной близости никого не наблюдалось.
«Слушай свое сердце!» — еще отдавалось в ушах.
Виктор понял, что голос приснился ему. Так бывает в болезненном состоянии: слабый, почти не слышный и неразборчивый звук рождает яркий, четкий слуховой образ — музыку или голос, произносящий слова. С ним такое происходило уже, совсем недавно. Однако в данном случае слова показались ему значимыми. Виктор был уверен, что подсознание выдало свой вариант ответа на мучивший его вопрос.
«Слушай свое сердце!»
Он прислушался. Сердце барахталось в груди через силу, захлебываясь от бешеного темпа, с которым старалось гнать кровь, и пропуская удары. Под лопаткой потихоньку начинало ломить. Организм демонстрировал свое недовольство длительным и грубым насилием со стороны хозяина. И как это понимать?
Нужно вернуться в гостиницу, лечь в постель, проваляться до утра и со свежими силами рвануть в заветный научный центр? Перспектива немедленно лечь в постель, вместо того чтобы еще три часа болтаться в кресле в десяти километрах над землей, казалась заманчивой! Виктор прислушался. Сердце по-прежнему неслось куда-то в сбивчивом темпе.
Вернуться домой, смешать шотландский виски с домашним малиновым вареньем, купленным на Киевском рынке в Москве, с крепким чаем и молоком, а потом уже лечь в постель — в собственную! И проспать завтра часов до двенадцати. Тоже неплохо. Виктор опять прислушался. Сердце частило, торопилось, спотыкалось.
Ну и что? Какое из двух решений лучше? Ответа Виктор по-прежнему не знал. Он разозлился: угораздило зациклиться на проблеме, не стоящей выеденного яйца!
Наконец объявили регистрацию.
* * *
Я напрасно согласилась выпить кофе в кабинете у начальника! Надо запомнить раз и навсегда, что с Игорем я распиваю только чай и алкогольные напитки. Он, по обыкновению, жахнул мне от большой любви две ложки растворимого на чашку. Любим мы с ним потрепаться обо всем на свете, отвести душу. Тем более сегодня было о чем: такие у нас интересные новости!
Теперь мне плохо. Так плохо, что хоть плачь, хоть кричи, хоть кидайся на стенку — не поможет. От кофе у меня всегда учащается сердцебиение и повышается тревожность. Но сегодня это не простая тревожность. Это паника! Мне невыносимо страшно, словно бы в эту минуту совершается нечто ужасное, непоправимое.
Маме позвонила — с ней все в порядке. Позвонила соседке по квартире — соседке снизу. Уверяет, что ни потопа, ни пожара в доме не наблюдается, и дверь наша плотно закрыта. О чем, о ком мне еще так беспокоиться? Нашла предлог, позвонила Малышкиной маме — матери девочки Насти, с которой занимаюсь английским языком. Поболтали немного. Настя сидит дома с бронхитом, читает адаптированного Фенимора Купера.
Скоро буду дома. На работе пробыла каких-нибудь часа три. Зачем ходила?! Посмотрю новости. Может, землетрясение, или теракт, или еще какой катаклизм?
Нет, кофе это, кофе. Но как же душу рвет! Сердце из груди едва не выпрыгивает, будто бежать хочет, да не знает куда. И слезы… Слезы в горле… уже в носу… Только не в глаза! Надо до дому добраться. Не хочу я домой. Бежать куда-то хочу, а куда — не знаю. Бежать, и плакать на бегу, и кричать: «Помогите!» или «Подождите!».
Вечером со мной творилось что-то странное, и виной тому уже был не кофе. Я пришла домой и рыдала взахлеб почти до маминого прихода. Хорошо, что она позвонила с работы и у меня было время привести себя в порядок. Сразу после ужина я, сославшись на давящую погоду, ушла в свою комнату, чтобы лечь, и тихонько проплакала еще полночи. Мне все жалко было кого-то, но я никак не хотела признаться, что жалею саму себя. Душа просто надрывалась от боли. Я так и не смогла уснуть.
