Трофимыч услужливо поднес раскуренную сигаретку без фильтра.
— Уф, — с облегчением выдохнул дым Корсаков. — Спасибо, выручил. Ты иди, Трофимыч. Я дальше сам.
Трофимыч пошарил по карманам, вытащил смятую пачку «Примы» и положил Игорю под руку.
— Вот еще тебе. Ну, давай, лечися.
Уже с порога он, оглянувшись, добавил:
— Только не помирай, паря, ладно?
— Постараюсь, — усмехнулся Игорь.
И тут же охнул от выстрела боли в груди. Сразу же захотелось умереть. Не столько от боли, сколько от тоски и безысходности.
Корсаков ничком упал на матрас. Свернулся в калачик и забылся полуобморочным, тревожным сном.
Из окна сквозило, и он, выпростав руку, притянул к себе валявшийся возле матраса плащ, заворочался, пытаясь натянуть на себя.
Пальцы попали в карман. Он машинально пошарил.
И обмер. Сон испарился, оставив в голове тяжелый перегарный смог.
Корсаков вытащил руку из кармана и поднес находку к глазам.
Раскатал свернутую в трубочку зеленую бумажку. Осторожно, еще не веря в чудо, положил стодолларовую купюру на пачку «Примы».
Просчитав в уме все возможные варианты, нашел простое объяснение этому чуду.
— Папаша, за такую дочь я прощаю вам все, — прошептал Корсаков.
Он почувствовал, как в тело медленно возвращается жизнь. Даже боль от побоев стала вполне терпимой.
* * *
У метро «Арбатская» он обменял сто долларов. В «Новоарбатском» купил целый пакет еды, ящик пива для себя и бутылку водки Трофимычу за заботу.
В бомжатском общежитии никого не было, наверное, все ушли на вечерний промысел. Игорь отнес провизию в свою комнату. Посмотрел на разгром, махнул рукой: ни сил, ни желания наводить порядок не было. Рассовал по карманам плаща три бутылки пива, отломил полпалки копченой колбасы, взял сдобную булку. Спустился во двор и уселся на остов скамейки.
Корсаков грелся в теплых лучах солнышка и потягивал пиво. Со стороны могло показаться, кайфует человек. Устроил себе маленький праздник.
А пил он без особой охоты и удовольствия, исключительно в лечебных целях: после суточной пьянки, с мордобоем в финале, так просто не оклемаешься. Возраст не тот, здоровье не то. Это в двадцать лет неделю пьешь — день пластом лежишь, а теперь наоборот: день пьешь — три валяешься.
«Не прибедняйся, — поправил он сам себя. — И моложе мужики, после таких звездюлей, лежали бы в реанимации под капельницей. А ты вот, пивком оттягиваешься».
Через двор прошла веселая компания. Двое задержались под аркой и, не обращая внимания на Корсакова, помочились на стену.
Он лишь пожал плечами. Бывает. Иной раз и парочка забредет. Условий во дворе никаких, даже прилечь не на что, но было бы желание…
Откупорил новую бутылку, отхлебнул пива и закрыл глаза.
Копаться в помойке собственной души было не в правилах Корсакова. Но время от времени полезно наводить порядок даже в бомжатнике. И он стал выуживать из памяти один образ за другим и раскладывать в ряд. Получалась картинка весьма неаппетитная. Но что уж поделать, когда все — твое, собственной дурю нажитое.
Сеанс психоанализа прервал бодрый голос:
— Привет живописцам!
Корсаков прищурился, разглядывая вошедшего во двор мужчину.
— А-а. Здравия желаю, Сергей Семенович!
Сергей Семенович Федоров — местный участковый, чуть косолапя подошел к Игорю, пожал руку и устроился напротив на ящике. Сняв фуражку, вытер платком вспотевший лоб с залысинами, снял галстук-самовяз и расстегнул пару пуговиц на форменной рубашке.
— Уф, упарился. Пока весь район обойдешь, ноги до задницы сотрешь.
— Пивка не желаете? — предложил Корсаков.
— Пиво службе не помеха. — Федоров сковырнул о скамейку пробку и надолго присосался к горлышку.
— Ох, хорошо! — Он оторвался от бутылки.
— Колбаски?
— Можно. — Участковый отломил от палки половину, захрумчал, мерно работая челюстями. — А ты вчера утром, вроде, без синяков был. Когда успел?
— Проснулся сегодня, а они уже есть.
— У себя проснулся?
Корсаков кивнул.
— Ну-ка, покажи, как тебя разукрасили.
Игорь сдвинул на затылок шляпу, открыв лицо. Федоров осмотрел синяки.
— Звезданули, похоже, ногой. Как пишут в наших протоколах: «удар нанесен тупым твердым предметом».
— Ага, по тупому твердому предмету! — Корсаков улыбнулся и постучал пальцем по виску.
— Зубы, вижу, целы. А вот сосудики в глазу полопались. Печень не отбили?
— Вот, — Игорь приподнял бутылку с пивом. — Проверяю.
Участковый укоризненно покачал головой.
— Что ж ты один на этих быков попер, а, Игорек?
— Вы, похоже, все знаете.
— Работа такая, — усмехнулся участковый.
— Не поделитесь информацией, Сергей Семенович? Папаша мне не представился. Не сложилось. А знать хочется, кому на мозоль наступил.
Федоров сделал глоток, выдержал солидную паузу.
— На крутого человека ты нарвался, Игорь. Что-то там по финансам, помощник депутата, вась-вась с нашим министром и с авторитетами знается. Полный комплект, короче. Хоть сейчас твой труп описывай.
— Вот и я удивляюсь, что еще жив. Вадик, кстати, пропал.
Федоров хохотнул, дрогнув пивным брюшком.
— Ха, нашел о ком переживать! Этот сучонок, пока тебя по полу катали, стреканул, как в жопу ужаленный. Прибежал ко мне, в опорный пункт, ха, типа политического убежища просить.
— Надеюсь, вы его не сдали?
— Кому он вперся? — презрительно скривился Федоров. — Сейчас толчки чистит. Приют, значит, отрабатывает.
— Живой, значит… Ну и слава Богу. Скажите честно, нас за этот бардак выселят?
— Пока команды не было. Но начальник мне уже вдул арбуз в соответствующее место. — Федотов почесал мясистый зад. — Так что, штраф с вас, родимые, за нарушение общественного порядка.
— Само собой, — кивнул Корсаков.
— С учетом обстоятельств, по двойному тарифу, — добавил участковый.
Корсаков прикинул в уме, что оставшихся в кармане денег хватит даже не тройной тариф. Но решил, что раз в жизни пошла черная полоса, то деньги лучше пока попридержать.
«Завтра может стать еще хуже, чем сегодня. Хотя и сегодня можно уже с чистой совестью вешаться».
— Ладно, на днях отдам. Лишь бы не выселяли.
— Кому вы сдались! — Участковый махнул рукой. — Вот если дом купят, тогда выгоним — деваться некуда.
— Это нам деваться некуда.
Новую дыру найдете. Вас, как тараканов, хоть дустом трави, все одно не вытравишь.
«Не ночевал ты в подъездах, любезный, — угрюмо подумал Корсаков. — Не знаешь, что если нет четырех стен вокруг, то жизнь тебя запинает до смерти. Чувствуешь себя улиткой без скорлупы. Беззащитным слизняком. И как на врата рая молишься на подъездную дверь без кодового замка. То еще сволочное изобретение! И если сподобился в четыре стены заползти и мирок себе надышать и обогреть, то лучше, чтобы вперед ногами из него вытащили. Чем пинком в зад — на улицу».
