class="p1">– Как тебе возвращение домой? – спросила Эллен из ванной.
– Пока еще не знаю, – отозвался он и спустил ноги со стеганного, чуть потертого покрывала, как только ей удалось закрутить допотопные краны. – Съезжу-ка я к риелтору. Вдруг они не работают после обеда.
– Дети, собирайтесь! Мы снова едем в город.
– А можно пообедать в пиццерии? – заныл Джонни.
– Если мы не найдем ничего более сногсшибательного, – пообещал Бен.
Агентство недвижимости Тоуви располагалось в северной части Рыночной улицы. Фотография дома Стерлингов вспыхивала и гасла на вращающейся стойке в витрине. Бену навстречу двинулся грузный молодой человек с белозубой улыбкой и бровями, похожими на перевернутые мексиканские усы, и пожал ему руку.
– Генри Тоуви. Чем могу помочь?
– Я племянник Берил Тейт. Вижу, вы выставили дом на продажу.
– Мы действительно его продаем. Позвольте мне выразить соболезнования. Я всего раз лично виделся с вашей тетушкой, но вести с ней дела было одно удовольствие.
– Вам уже поступали предложения? – поинтересовалась Эллен.
– Пока еще нет, однако в это время года дела всегда идут вяло. Обычно мы не выставляем недвижимость на продажу сразу после кончины владельца, однако мисс Тейт особенно настаивала, чтобы это было сделано как можно скорее.
Значит, тетушка Бена приезжала в Старгрейв, чтобы избавиться от дома.
– А что думают о продаже арендаторы, вы не знаете? – продолжала Эллен.
– Большинство из них уже разъехались. Мы так поняли, что именно по этой причине мисс Тейт решилась на продажу.
– Я хотел спросить, можно ли нам осмотреть дом, – сказал Бен.
– До сколько угодно. У вас найдется какой-нибудь документ, чтобы я смог обновить наши записи? – Тоуви взглянул на дубликат завещания, который предъявил ему Бен. – Обычно мы сами показываем людям дома, но, я уверен, в вашем случае такой необходимости нет. И ключи можете оставить себе.
– А жильцы не станут возражать, если мы вот так запросто заявимся?
– На этот счет не беспокойтесь, мистер Стерлинг. – Тоуви придержал для них входную дверь и добавил: – Последний арендатор вашей тетушки съехал, как только пошли слухи, что она хочет выставить дом на продажу. В данный момент в доме ни души.
Чтобы осчастливить Джонни, они пообедали в «Деревенской пицце». За прилавком с разложенными на нем порциями теста стояла крупная женщина в пластиковом переднике, украшенном изображениями поросят в слюнявчиках, она шлепала тестом по прилавку в ритме популярной песни, дребезжавшей из приемника так, что каждый удар по тарелкам звучал, словно неуместный чих. Водрузив на их стол – шаткий диск, задрапированный клетчатой тканью, – поднос с щедро нарезанными кусками пиццы, хозяйка сделала вид, что не замечает Стерлингов. Точно так же вели себя и другие посетители: компания из нескольких детей и одного взрослого в бумажном колпаке, праздновавшая чей-то день рождения; пожилые супруги, по очереди командовавшие своей немецкой овчарке «Лежать!»; женщина, которая читала газету, подчеркивая в ней отдельные строки, и яростно мешала свой чай каждый раз, прежде чем сделать глоток, – хотя Бен не сомневался, всем им интересно, зачем чужаки приехали в город, и он осознал, что сам не очень хорошо это понимает. Он вяло мусолил свою пиццу, пока Маргарет не предложила:
– Может, пойдем посмотрим дом прямо сейчас?
– Не торопись. Сначала я хочу как следует прогуляться после стольких часов за рулем. – Когда она скорчила недовольную рожицу, он добавил: – И тебе тоже неплохо прогуляться после этой пиццы, а то скоро превратишься в толстенькую косулю.
За пару мгновений ее лицо сморщилось, затем на нем отразился гнев из-за того, что она чуть не расплакалась на публике, и даже Джонни не рискнул засмеяться.
– Папа ведь сказал «превратишься», а не «превратилась», – утешила ее Эллен. – Я бы хотела посмотреть на вересковые пустоши, а ты разве нет? Вдруг завтра не получится погулять.
Бена так и подмывало отправиться прямиком в лес, но он не хотел вызвать еще одну ссору. На улице он извинился перед Маргарет, но та вырвала у него свою руку. Однако, когда они оставили позади поредевшие домики на северной оконечности Рыночной улицы, где та переходила в Ричмонд-роуд, Маргарет позволила Бену помочь ей взобраться на приступок у стены из крупнозернистого песчаника и спуститься на ближайшую тропинку, уводившую в вересковые заросли.
Не успел Бен ступить на эту тропинку, как ощутил, что готов бродить здесь целыми днями. Замерзшая трава была пружинистой, как проволока, время от времени что-то похрустывало под ногами. Искрящаяся изморозь подчеркивала ажурность вереска, крохотные хрустальные шарики, висевшие на кустиках утесника вдоль тропинки, переливались в лучах догорающего солнца. Примерно в миле выше по склону, на фоне растительности, сиявшей в лучах заката, все гротескные формы утесов из известняка вырисовывались особенно четко. Темно-голубое небо над головой казалось твердым и замороженным ночью, которая уже сгущалась за горизонтом – ему представилось, как синий лед расползается по небу, вынуждая солнце идти на закат. Одинокая птица, зависшая над западным кряжем, испустила тонкий, пронзительный крик, и показалось, что весь ландшафт вторит этой ошеломительно ясной ноте.
Джонни побежал вперед в поисках луж, на которых можно разбивать лед, и Эллен торопливо зашагала за ним. Маргарет сделала несколько шагов и обернулась, явно обескураженная такой огромной пустотой.
– Папа, быстрее, а то мы отстанем.
Ему показалось, она встала между ним и его пониманием этого пейзажа, смыслом, который он почти смог уловить. Когда они с Маргарет нагнали остальных у скального выступа, Джонни уже стучал от холода зубами.
– Здесь, наверху, чудесно, но, кажется, нам лучше пойти обратно, – сказала Эллен.
– Вы возвращайтесь втроем. А я скоро спущусь.
– Я бы не стала оставаться здесь одна. Стемнеет так быстро, что и не заметишь, а нужно видеть тропинку.
Он так и стоял, словно вкопанный, глядя, как она ведет детей по тропинке в сумерки, которые как будто сгущались по мере того – и это было очевидно, хотя и совершенно непонятно, – как уменьшались три фигуры. Когда Эллен бросила на Бена взгляд, в котором читались и мольба, и укоризна, он потащился за ними следом, понимая, что его влечет обратно, в пустоши. Поля и вересковые заросли за железнодорожными путями тянулись до самого горизонта, но дело было не только в пейзаже – бесконечность пространства, к которому он, как ему казалось, приближался, была обширнее этого. Должно быть, он предчувствовал ночь, притаившуюся за горизонтом, ночь на краю безграничной тьмы, и на какой-то миг он ощутил, что край этой темноты гораздо ближе и нависает над самым Старгрейвом. Это, конечно же, был Лес Стерлингов, и ночь пришла сначала под деревья, а уже потом расползлась
