живых их не хотел, а мертвые не отвечали.
Они петляли по узким грязным улочкам, испытывая отвращение к грязи под ногами и благоговейный трепет перед высокими шпилями церквей или домами очень богатых людей. На некоторых улицах дома и лавки стояли так близко, что почти соприкасались над грязной мостовой, погружая все в тень. По крайней мере, некоторые тела поднимали на тележки, которые толкали, по большей части, отчаянные парни, которым приходилось бояться как голода, так и убийственного, затхлого воздуха вокруг мертвых.
В гостиницах на Правом берегу никто не отвечал, а когда и отвечали, то только для того, чтобы попросить их уйти. Большинство людей, у которых было золото, уже сложили свои пожитки на любой транспорт с колесами, который они смогли найти, и направились в деревни. Единственным медицинским советом, который оказался действенным в борьбе с этой болезнью, было «беги далеко и оставайся там надолго». Но даже это срабатывало только в том случае, если тебе везло или ты был достаточно информирован, чтобы бежать туда, где болезнь еще не проявилась. И если ты еще не был болен. Распространение чумы замедляла только скорость, с которой болезнь убивала; как только она в тебя проникала, у тебя оставался день или, может быть, два, прежде чем ты становился слишком болен, чтобы путешествовать. Или часы. Таким образом, она распространялась от города к городу со скоростью неторопливой прогулки, но ничего не упускала.
Итак, они направились на юг по улице Сен-Дени, пока не добрались до мостов, которые пересекали Сену и вели на Остров Сите́, остров в центре города. Самый крупный из этих мостов, Мост Менял, предназначался для колесного транспорта и животных; обе стороны моста были плотно застроены лавками, ни одна из которых не работала. Точно так же никто не беспокоился о взимании платы за проезд. Справа, между лавками, виднелся мост поменьше, Мост Мельников, предназначенный только для пешеходов, у подножия которого располагались тринадцать водяных мельниц. Оба моста были деревянными. Знаменитый каменный Великий Мост рухнул во время зимнего наводнения пятьдесят лет назад. В то время это казалось величайшим бедствием, которое только могло постигнуть Париж. Теперь мельницы у основания пешеходного моста регулярно выбрасывали трупы, которые горожане, живущие недалеко от реки, сбрасывали с набережной, не дожидаясь, пока подъедет повозка.
На острове они проехали мимо крепких белых стен королевского дворца, на вершине которых несколько лучников смеялись, стреляя из луков во что-то на улице Сен-Бартелеми23. Когда они проезжали мимо штабеля пустых, разбитых винных бочек недалеко от церкви Сен-Бартелеми, они увидели мишень: очень толстого мертвеца с тридцатью или сорока стрелами, застрявшими в нем, и еще больше стрел, застрявших в грязи или лежащих с обломанными наконечниками от удара о каменное здание позади него.
Им надо было пересечь поле обстрела.
— Пожалуйста, не стреляйте в нас, братья, — обратился к ним священник.
— Мы не стреляем в священников, — сказал один из них.
— Ну, он не стреляет, — сказал другой.
— Эй, святой отец! Сделай руками круг! Большой круг!
Остальные рассмеялись.
Они были пьяны.
— Да, и поставь в центр круга ублюдка, который правит повозкой.
— Заткнись. Он похож на рыцаря.
— Рыцари ездят на лошадях.
— Стакан сидра говорит о том, что он рыцарь.
— Тем больше причин пустить в него стрелу. Может быть, он один из тех евнухов, которые позволили англичанам опозорить нас в Креси.
— Только не позволяй капитану Жану тебя услышать.
— Да пошел он к черту, он уехал вместе с королем.
— Эй, ты, можешь проезжать, но поторопись.
— Да, поторопись!
Томас погнал мула вперед.
Какое-то время единственным звуком был стук копыт мула по грязной улице.
— Ты бы не смог, — сказал один из лучников.
— Посмотрим, — сказал другой.
— Не смотрите на них, — прошептал Томас.
Стрела просвистела у них над головами и застряла в открытом рту мертвеца.
— Филипп! Ты попал.
— Я работаю лучше с препятствиями.
Миновав дворец и церковь Сен-Бартелеми, они свернули направо, на улицу Вьель-Драпери, а затем прямо на улицу Жювери24, названную так в честь евреев, ныне отсутствующих, поскольку их в очередной раз изгнали из города почти тридцать лет назад. Вскоре, увидев слева от себя квадратные башни-близнецы Нотр-Дам, Томас запрокинул голову и плюнул в сторону величественного собора, наблюдая, как белая струйка слюны описала дугу и разделилась в воздухе; он представил себе, что это камень, выпущенный из требушета, и что он пробьет дыру в великолепном круглом окне над дверями, но слюна просто упала в грязь.
Они приближались к южной части Острова Сите́, где Отель-Дье25 стоял рядом с Малым мостом, который вел в Латинский квартал. Отель-Дье позволил бы любому бедному путешественнику остаться на одну ночь, как это было принято, если бы огромная больница не была переполнена умирающими от чумы. Снаружи лежала ошеломляющая груда тел, ожидающих, пока их уберут, в том числе две белые девушки — молодые монахини в белом, которые ухаживали за больными. Взгляд, брошенный через открытую дверь, показал ад: рвота, кашель и рыдания с очень немногими несчастными фигурами в белом, которые пытались облегчить страдания многих, слишком многих.
Девочка всхлипнула, и священник ее обнял. Рука Томаса непроизвольно дернулась, чтобы перекреститься, но он этого не сделал. Он стиснул зубы и покачал головой.
Когда они подошли к мосту, ведущему на Левый берег, девочка приподнялась с того места, где священник держал ее, и посмотрела на серые воды Сены, несущиеся под мостом. Мимо проплыла мертвая овца, но не показалась на другой стороне. Священник спросил себя, не зацепилась ли она за обломки у опор и были ли среди этих обломков люди, и удивился сам себе, не испытав по этому поводу никаких чувств. На другом берегу, у входа в Латинский квартал, они миновали раскрашенную деревянную статую Христа на каменном пьедестале, у подножия которой ухмылялась охваченная лихорадкой женщина, обливающаяся потом, с дохлой кошкой на руках. Томас поднял глаза на длинноголового Христа и сказал, не совсем тихо:
— Ты тоже мертв, ага? Если нет, то прекрати это распутство и сделай что-нибудь. Или, по крайней мере, подмигни мне. Ты ведь можешь это сделать, верно?
Христос не подмигнул.
В отличие от женщины.
Они проехали квартал мясников, где грязь воняла кровью и внутренностями убитых животных, некоторых из которых все еще разделывали, несмотря на паралич, охвативший бо́льшую часть города. Какой-то мужчина улыбнулся им почти беззубой улыбкой, перерезая горло молочному поросенку, которому он только что связал ноги, и его кровь текла на его жесткий кожаный фартук и в ведро, которое стояло под ним. Он назвал цену свиньи, но они не расслышали ее из-за визга. Рабочие с улицы Ла Бюшери26, казалось, справлялись
