ног дверью; ребенок закричал и схватился за голову. Незнакомая ему пожилая женщина застыла у плиты, где она помешивала чесночную похлебку, а мужчина схватил нож для разделки мяса. Он встал перед женщинами и ребенком, но был слишком напуган Томасом, чтобы двинуться вперед.
— Чего ты хочешь? Убирайся! — взмолился он, беспомощно размахивая тесаком.
— Эта... старая женщина на крыльце. Она обманула меня.
— Какая женщина?
— Она продала нам фальшивый ключ.
— Что? Ты ударил моего сына! Я ничего не знаю ни о каком проклятом ключе!
— Ты ее прячешь, — сказал Томас, но сам себе не поверил. Старая мошенница не имела ничего общего с этими людьми. Деньги пропали.
С верхнего этажа спустился тонконогий мужчина со странно выпирающим животом. В руке он держал меч, но, увидев Томаса, тоже застыл на месте.
Ограбь их! Заставь их отдать тебе то, что у них есть!
Томас выбросил этот злой голос из головы.
Человек с лестницы стал медленно приближаться к Томасу, но был напуган и держался на достаточном расстоянии, чтобы не получить удар мечом.
— Убирайся! — сказал человек с тесаком, его лицо теперь было очень бледным. — Убирайся! — крикнула мать, все еще держа на руках ушибленного ребенка. Женщина у кастрюли запустила в него половником горячей маслянистой похлебки.
Томас видел по глазам молодого отца, что тот собирается с силами, чтобы по-настоящему ударить его тесаком, и, если это случится, прольется кровь. Много крови.
— Простите, — сказал он, пятясь к двери.
Какой-то старик посмотрел на него из окна на противоположной стороне узкой улицы, но затем отступил в тень, слабо прошептав:
— Уходи. Оставь их в покое.
В Томасе боролись смущение, гнев и чувство вины.
— Шлюха! — закричал он. — Ты, старая развратная шлюха!
— Закрой свою пасть, — раздался низкий голос из высокого окна. — Ты вор!
— Вы должны знать о здешних ворах! — возразил Томас.
Он сплюнул на землю и потопал обратно к повозке.
Никто не последовал за ним.
Томас вернулся к тележке как раз в тот момент, когда священник собирался выбросить бесполезный ключ на улицу, но девочка спросила:
— Можно мне его взять?
— Зачем?
— Он красивый.
Ее простота заставила отца Матье смутиться из-за своей злости на то, что его обманули. Он отдал ей ключ, и она ему улыбнулась.
— Если ключ заставил тебя улыбнуться, значит, он не совсем бесполезный, — сказал он, улыбаясь ей в ответ.
— Я рад, что вы оба так чертовски счастливы, — сказал Томас.
— У тебя есть с собой еда, — сказала девочка.
— Я ел и похуже. И что теперь?
— Я полагаю, мы будем спать в повозке, — сказал священник.
— Хорошо. Но давайте сначала уберемся подальше от этого дерьмового квартала.
Несколько минут спустя, на другой улице, девочка вытащила из сумки зеленую ленточку и повесила ключ себе на шею, после чего легла на спину, глядя на последние оранжевые лучи солнца, падающие на крыши домов. Именно тогда она увидела ангела. Ангел не был ни мужчиной, ни женщиной, но каким-то образом и тем, и другим, и был красивее любого человека любого пола. Он попросил ее спеть для него песню.
— Я не знаю, хочется ли мне петь, — сказала она.
Он все равно попросил ее спеть.
Свет падал на красивые волосы ангела, и вся улица внезапно наполнилась запахом сосен и можжевельника.
Она запела.
Хей, зарянка-крошка, хей-хо
Споешь ли для меня, хей-хо?
Твою праздничную песню
Из груди твоей прелестной,
Споешь ли для меня, хей-хо?
Хей, зарянка-крошка, синг-хей,
Ты летишь в свое гнездо, синг-хей?
В домик милый твой из прутьев
И к птенцам твоим пречудным,
Ты летишь в свое гнездо, синг-хей?
— Эй, там, внизу! — крикнул мужчина из окна второго этажа. — Я знаю эту песню. Ты из Нормандии?
Девочка кивнула.
— И я. Моя мама пела нам ее по дороге в церковь. Я не слышал ее двенадцать лет, а то и больше.
— Мне ее тоже пела моя мама.
— Ты здорова?
Девочка кивнула и показала ему свою шею.
— Все трое?
— Клянусь кровью нашего спасителя, — сказал священник.
— Вам не следует сейчас находиться на улице. Уже почти стемнело.
Томас остановил тележку.
— Вы знаете, что происходит после наступления темноты? — продолжил мужчина.
— Нам некуда идти, — сказала девочка.
Мужчина оглянулся через плечо и обменялся с кем-то несколькими словами. Затем он снова посмотрел на них.
— Я накормлю вас, всех троих, если ты споешь эту песню для меня еще раз.
Жеан де Руан был резчиком по дереву. Он продавал деревянные статуи Христа и святых, но особенно Марии, в своем магазине на первом этаже, а они с женой жили над ним. Его успех означал, что они не делили свой дом с другой семьей, как это было принято у большинства торговцев. Мастерская содержалась в порядке, если не считать беспорядочных куч стружки, и священнику было неловко заводить мула внутрь.
Жеан настоял на своем.
Пока гости усаживались за стол, расположенный между кухней и мастерской, Жеан достал бутылку светлого спиртного, поставил на стол бокал и налил в него немного. Сначала он протянул бокал девочке.
— Ты узнаешь это?
Она поморщилась, но кивнула:
— Папе это нравилось.
— В Нормандии это нравится всем папам. Его готовят из лучших яблок во Франции.
Он пустил бокал по кругу. От этого блюда у всех в желудках разгорелся приятный огонек.
Священник принялся расхваливать работу мастера. Томас, узнавший его стиль с длинными головами, спросил:
— Это ты вырезал Христа по эту сторону моста?
Резчик по дереву покраснел от гордости и приподнял свои густые каштановые брови, которые почти не сходились к переносице:
— Да, я.
— Чудесная фигура, — сказал священник. — Приятное напоминание о любви Христа после несчастий в Отель-Дье.
— На самом деле, ее заказало аббатство, надеясь, что она защитит от чумы. Но у нас есть чума. И еще кое-что похуже.
— Похуже? — спросил священник, не недоверчиво, а с надеждой на подробности.
— Вы будете спать в моей мастерской. Держите окна закрытыми и зарешеченными. Если кто-то из вас воспользуется ночным горшком, не открывайте окна, чтобы выбросить содержимое, до утра. Они приходят не каждую ночь, но прошла уже почти неделя. Они должны прийти.
— Кто должен?
— Если вы услышите чьи-то тяжелые шаги на улице, молитесь усердно, но тихо и держитесь подальше от окон. И если кто-нибудь постучит, не открывайте.
— Кто постучит?
Жеан бросил взгляд на девочку, затем покачал головой и глубоко вздохнул.
— Кто будет ходить?
— Мы не знаем. Никто из тех, кто видел их, не выжил.
Жена Жеана, Аннет, принесла тарелки с черствым хлебом и остатками жидкого супа. «Не стесняйтесь доедать, мы уже поели», — сказала она. Растроганная ее добротой и простым красивым лицом, девочка поцеловала ей руку. Женщина погладила
