В той же связке я нашел документ, составленный стряпчим. Там говорилось, что Натаниель Пирстон, сын Дженнет Хамфри, усыновлен Морганом Томасом Драблоу, владельцем особняка Ил-Марш, в предместье города Кризин-Гиффорд, и его женой Элис. К документу были прикреплены еще три бумаги. Первой оказалась рекомендация, присланная леди М., проживавшей в Гайд-парк-гейт, на няньку по имени Роуз Джадд.
Я прочитал ее, отложил в сторону и уже собирался развернуть вторую бумагу — сложенный пополам лист, как внезапно вздрогнул от неожиданного звука.
Паучок стояла у двери и глухо рычала, как и прошлой ночью. Я внимательно посмотрел на нее и увидел, что шерсть у нее на загривке встала дыбом. С минуту я сидел, не в силах двинуться от страха. Затем вспомнил о своем решении отыскать призраков особняка Ил-Марш и встретиться с ними лицом к лицу. Я был уверен — по крайней мере испытывал чувство уверенности при свете дня, — чем отчаяннее я буду убегать от подобных явлений, тем яростнее они будут преследовать меня и мою собаку и пытаться нам навредить. Поэтому я отложил бумаги, встал и открыл дверь маленького салона, в котором сидел.
Паучок тут же выскочила из комнаты, словно гналась за зайцем, и взлетела по лестнице, продолжая рычать. Я слышал, как она пробежала по коридору наверху, а затем остановилась. Она стояла у запертой двери. Даже находясь на первом этаже, я слышал странный, слабый, уже знакомый ритмичный звук: тук-тук, пауза, тук-тук, пауза, тук-тук…
Решив непременно проникнуть в ту комнату и выяснить, что это означает, я отправился на кухню, а оттуда — в кладовку. Я надеялся отыскать тяжелый молоток, стамеску или другой инструмент, которым можно было бы взломать дверь, однако ничего не нашел. Тогда я вспомнил, что под навесом, где хранился уголь, я видел деревянный топор. Я открыл дверь черного хода, взял фонарь и вышел из дома.
В сыром воздухе по-прежнему висели изморось и туман, но это был совсем не тот клубящийся туман, который налетел ночью, когда я пытался пройти по насыпной дороге. Однако тьма стояла кромешная — ни луны, ни звезд, и я с трудом добрался до навеса, несмотря на зажженный фонарь.
Когда я наконец отыскал топор и направился назад к дому, то услыхал шум, который был таким громким, словно его источник находился всего в нескольких ярдах от дома, поэтому я повернул и, вместо того чтобы войти вовнутрь, поспешил к парадной двери, намереваясь встретить посетителя.
Очутившись на посыпанной гравием тропинке, я посветил фонарем в сторону насыпной дороги. Оттуда доносились стук лошадиных копыт, грохот колес и поскрипывание повозки, подъезжающей к дому. Но я ничего не увидел. Потом все понял и закричал. Не было никакого посетителя, по крайней мере реального, живого человека. Это был не Кеквик. Теперь источник звука изменил направление — лошадь с повозкой съехала с дороги и направилась к болоту.
Я стоял, находясь во власти невыразимого страха, напряженно вслушивался в происходящее, скрытое от меня сумраком и туманом, и пытался найти различия между этими звуками и теми, что издает настоящая повозка. Но не заметил никакой разницы. Если бы я мог броситься туда и при этом не сбиться с пути, я наверняка увидел бы повозку, забрался в нее, обратился бы к кучеру. Но уж так вышло, что я оказался не в силах что-либо сделать и просто неподвижно стоял, объятый ужасом и в полном душевном смятении. Мои нервы были взбудоражены из-за мрачных предчувствий и неожиданно разыгравшегося воображения.
Затем я понял, что собака выбежала из дома и теперь стоит рядом со мной. Замерев на месте и подняв уши, она смотрела в сторону болота, откуда доносились жуткие звуки. Повозка уезжала все дальше, грохот колес теперь был едва различим, а потом — всплеск воды, чавканье тины и ржание перепуганной лошади. Началось. Повозку стало засасывать в трясину, она медленно уходила на дно, наступил страшный момент, когда вода сомкнулась над ней, послышалось бульканье, заглушившее ржание барахтавшейся лошади, и ужасные, пронзительные детские крики. Постепенно все стало стихать, крики перешли в полупридушенный стон и наконец смолкли окончательно. Наступила тишина.
Лишь вдалеке тихо плескалась вода. Меня колотило, во рту пересохло, а ладони болели в тех местах, где я впился в них ногтями, когда беспомощно стоял и вновь внимал ужасающим звукам, которые будут вновь и вновь воскресать у меня в памяти до конца моих дней.
У меня не осталось и тени сомнения в том, что повозка, лошадь и плачущий ребенок не были реальными. О том, что их последняя поездка через болото и исчезновение в опасной трясине произошли не только что в нескольких сотнях ярдах от меня, я знал абсолютно точно. Но в то же время я понимал, что когда-то — я не мог сказать, когда именно, — это страшное событие действительно произошло в Ил-Марш. Повозка с лошадью, кучером и пассажиром-ребенком попала в трясину и скрылась под водой за считаные минуты. При одной только мысли об этом, не говоря уж о кошмарном спектакле, вновь разыгранном передо мною призраками, я почувствовал себя окончательно подавленным. Я стоял и дрожал, мне было холодно из-за тумана, ночного ветра и пота, который тут же остудил мое тело.
А затем Паучок, ощетинившись и выпучив глаза, отступила на пару шагов, встала на задние лапы и разразилась протяжным, отчаянным и душераздирающим воем.
Собака не отзывалась на мои окрики, и в конце концов мне пришлось взять ее на руки и отнести в дом. Она была вся напряжена и явно напугана, а когда я опустил ее на пол в прихожей, прижалась к моим ногам.
Как ни странно, но ее страх убедил меня в том, что я должен взять под контроль мои эмоции; примерно так же храбрится мать, старающаяся успокоить плачущего ребенка. Паучок была всего лишь собакой, но я чувствовал ответственность перед ней, я должен успокоить и приободрить ее, и, поступая подобным образом, сам успокаивался и собирался с силами. Я стал гладить и ласкать ее, но через несколько минут она вдруг сорвалась с места и с рычанием вновь бросилась по лестнице наверх. Я последовал за ней, по дороге включая все лампы, которые попадались мне. Как я и предполагал, Паучок свернула в коридор, в конце которого находилась комната с запертой дверью. Я уже слышал тот звук — сводящий с ума знакомый стук, мучивший меня, ибо я не мог определить, что это такое.
Когда я свернул за угол, мое дыхание участилось и сердце бешено забилось в груди. И если до сих пор все происходящее в доме внушало мне просто страх, то в тот момент, когда я добежал до конца коридора и увидел, что там, мною овладел ужас, и я на мгновение поверил, что сейчас умру, — нет, что я уже умираю, ибо я не представлял себе, как человек способен выдержать столь сильное потрясение, при этом остаться в живых и сохранить рассудок.
