Писатель медленно кивнул, не отрывая глаз от темного овала лица редактора.
– У меня началась головная боль. Сначала совсем несильная, и я вспомнил, что у Дженни Моррисон на столе стоит электрическая точилка для карандашей. Потом все эти флуоресцентные лампы в кабинете Джима… Обогреватели. Торговые автоматы в конце коридора. Если вдуматься, все здание целиком работало на электричестве. Я с удивлением задался вопросом, как тут вообще что-то удавалось сделать… И, наверно, в этот момент мне в голову заползла новая мысль. О том, что «Логанс» идет ко дну, потому что никто здесь не может думать в полную силу. А причина этого в том, что редакция размещается в высотном здании, которое работает на электричестве. Все наши мыслительные процессы совершенно искажены. Я еще, помню, подумал, что, если сюда пригласить медика с машиной для снятия электроэнцефалограмм, она бы выдала совершенно дикие кривые, сплошь состоящие из этих больших пиковых альфа-ритмов, характерных для злокачественных опухолей в мозгу.
От таких мыслей голова у меня совсем разболелась. Но я сделал еще одну попытку. Я попросил его по крайней мере поговорить с Сэмом Вадаром, главным редактором журнала, чтобы тот разрешил оставить рассказ в январском номере. Хотя бы как символ прощания с беллетристикой в «Логансе». Последний рассказ журнала.
Джимми поигрывал карандашом и кивал. Потом сказал:
– Я попробую, но, знаешь, я не думаю, что из этого что-то получится. У нас есть рассказ автора всего одного романа и рассказ Джона Апдайка, который ничуть не хуже. Может быть, даже лучше, и…
– Рассказ Апдайка не лучше! – не выдержал я.
– Бога ради, Генри, вовсе не обязательно кричать.
– А Я И НЕ КРИЧУ! – заорал я.
Он долго не сводил с меня взгляда. Голова у меня уже просто раскалывалась. Я слышал жужжание флуоресцентных ламп, похожее на звук, который получится, если посадить десяток мух в бутылку. И мне казалось, что я слышу, как Дженни включила точилку. «Они это специально делают, – подумал я. – Они хотят совсем меня с ума свести. Они знают, что я не смогу найти правильный ответ, пока эти штуки работают, и…»
Джим продолжал говорить что-то о целесообразности поднять на следующем редакционном совещании вопрос о том, что, может быть, стоит опубликовать те рассказы, относительно которых у меня есть с авторами по крайней мере устная договоренность, вместо того чтобы обрубать все публикации с определенного числа, хотя…
Я встал, прошел через комнату и выключил свет.
– Зачем ты это сделал? – спросил Джим.
– Ты знаешь зачем, – сказал я. – Тебе тоже следует смываться отсюда, Джимми, пока у тебя в голове еще хоть что-то осталось.
Он встал и подошел ко мне.
– Я думаю, тебе надо пойти отдохнуть, Генри, – сказал он. – Иди домой. Полежи. Я знаю, что последнее время тебе пришлось нелегко. Можешь быть уверен, я сделаю все, что в моих силах. По поводу рассказа я придерживаюсь такого же мнения, что и ты… Почти такого же. Но сейчас тебе следует пойти домой, закинуть ноги на столик и просто посмотреть телевизор.
– Телевизор, – сказал я и рассмеялся. Смешнее этого я, казалось, ничего никогда не слышал. – Джимми. Передай от меня кое-что Сэму Вадару, ладно?
– Что?
– Скажи, что ему нужен форнит. Впрочем, даже не один. И не одному ему. Целая дюжина форнитов.
– Форнит, – сказал он, кивнув. – О’кей, Генри. Я передам.
Голова у меня болела так, что я едва видел комнату перед собой. Но откуда-то из подсознания уже выплыли вопросы: «Как я скажу об этом Регу? Как он это воспримет?»
– Я оформлю заказ сам, если смогу узнать, куда обратиться, – сказал я. – Рег, наверно, поможет мне. Дюжина форнитов. Чтобы обсыпали редакцию форнусом сверху донизу. И надо выключить все электричество, все! – Я мерил шагами кабинет, а Джим смотрел на меня с открытым ртом. – Надо выключить все электричество, Джимми. Ты им скажи об этом. Сэму скажи. А то никто ничего уже не соображает из-за воздействия электричества, согласен?
– Согласен, Генри. На все сто процентов. Но ты иди домой и отдохни. Поспи или еще что…
– И форниты… Они не любят этого воздействия. Радий, электричество – все один черт. А кормить их нужно будет колбасой. Пирожными, ореховым маслом. Это все можно заказать? – В голове у меня словно завис черный шар боли. Я видел перед собой пару Джимов, и вообще все двоилось. Внезапно мне захотелось выпить. Если форнуса нет, как уверяла меня моя рациональная половина, тогда выпивка – единственное средство, которое поможет мне прийти в себя.
– Разумеется, мы все закажем, – сказал он.
– Ты мне не веришь, Джим? – спросил я.
– Конечно, верю. Все в порядке. Иди домой и немного отдохни.
– Ты не веришь мне, – сказал я, – но, может быть, поверишь, когда эта лавочка обанкротится. Да и как ты можешь думать, что принимаешь рациональные решения, когда ты сидишь меньше чем в пятнадцати ярдах от целого скопища автоматов, продающих кока-колу, пирожные и сандвичи? – Тут меня посетила действительно ужасная мысль, и я закричал: – МИКРОВОЛНОВАЯ ПЕЧЬ! ТАМ В АВТОМАТАХ МИКРОВОЛНОВЫЕ ПЕЧИ ДЛЯ РАЗОГРЕВА БУТЕРБРОДОВ!
Он начал говорить что-то, но я, не обращая на него внимания, выбежал из кабинета. Микроволновые духовки объясняли все. Нужно было скорее убираться оттуда, потому что именно они вызывали у меня такую головную боль. Я успел заметить в приемной Дженни, Кейт Янгер из отдела рекламы и Мерта Стронга из бюро информации. Все они удивленно уставились на меня, потому что, должно быть, слышали, как я кричал.
Мой кабинет находился этажом ниже. Я сбежал по лестнице, влетел к себе и, выключив свет, схватил кейс. Вниз добрался лифтом, но при этом я зажал кейс между ног и заткнул пальцами уши. Помню, три или четыре человека, что ехали со мной в лифте, посмотрели на меня довольно странно. – Редактор сухо, коротко хохотнул. – Они испугались. Посади вас в маленький движущийся ящик с явным психом, вы тоже испугаетесь.
– Что-то не очень правдоподобно, – сказала жена агента.
– Отнюдь. Безумие должно начинаться с чего-то. И если мой рассказ вообще о чем-то – при условии, что про человеческую жизнь можно сказать, будто она о чем-то, – тогда это история генезиса безумия. Безумие должно где-то начинаться и куда-то идти. Как дорога. Или траектория пули из ствола пистолета. Я, конечно, отставал от Рега Торпа, но на самом деле уже шагал по этой дороге. Бесспорно.
Куда-то нужно было идти, и я пошел к «Четырем отцам», к бару на Сорок девятой. Помню еще, что этот бар я выбрал потому, что там не было ни обильного освещения, ни музыкального автомата, ни телевизора. Помню, как заказывал первую рюмку. После этого не помню уже ничего до тех пор, пока я не очнулся на следующий день у себя дома в постели. На полу высыхала лужа блевотины, а на простыне, которой я накрывался, зияла огромная прожженная окурком дыра. Видимо, я чудом избежал сразу двух ужасных смертей – не захлебнулся и не сгорел. Хотя вряд ли я что-нибудь почувствовал бы.
