— Знаешь, мне там кое-что померещилось... — выговорила наконец Эльви.
— И что же?
Эльви немного поколебалась, затем произнесла:
— Да нет, ничего. Просто хотела убедиться, что с тобой все в порядке. В автобусе едешь?
— Да.
Флора не проявляла особого интереса к оброненной бабушкой фразе, и Эльви не стала развивать тему. Договорившись созвониться завтра, они попрощались.
Флора забилась на заднее сиденье, подтянув ноги к груди, вставила в уши наушники и включила плеер. Затем, закрыв глаза, она уткнулась лбом в стекло автобуса.
We hate love... we love hate... we hate love...[19]
От конечной ей пришлось пройти еще километр пешком. Асфальтированная дорожка обрывалась возле поросшего бурьяном пустыря Ервафельтет, изрытого следами бульдозеров десятилетней давности. Флора поднялась на вершину холма и окинула взглядом раскинувшийся внизу район.
Хеден.
Надвигающийся рассвет подчеркивал угловатые контуры унылых домов. Как-то раз она оказалась здесь ночью. Это было минувшей весной, Хеден тонул в кромешной тьме, и о его существовании можно было лишь догадываться. Ни фонарей, ни света в окнах — электричество и водопровод провести сюда так и не успели.
Пока Флора спускалась с холма под звуки «Tourniquet»[20], солнце взошло над горизонтом, отражаясь в немногих чудом уцелевших стеклах зданий. Еще несколько лет назад весь район был обнесен забором — теоретически стройка считалась незавершенной, но после того, как жители Хедена в сотый раз проделали новые лазейки и ходы, власти смирились. Большую часть забора растащили и приспособили для своих нужд местные жители, оставшиеся доски гнили в траве.
Даже блюстители чистоты опустили руки, и теперь все фасады, насколько хватало глаз, были размалеваны граффити во всем его многообразии — от непристойных надписей до произведений искусства. Решение суда о сносе Хедена затянулось аж на пять лет, и в ожидании постановления никто не хотел брать на себя ответственность за судьбу района. Хеден был язвой на теле столицы, неудачным архитекторским проектом с дурной славой, где постепенно собрались все те, кому не нашлось места в обществе. Время от времени полиция устраивала здесь облавы, отлавливая бездомных, но, поскольку на их содержание у города все равно не было средств, большую часть времени власти предпочитали закрывать на Хеден глаза.
Наконец трава сменилась асфальтом. Судя по табличке на стене ближайшего дома, улица называлась Экваторвеген. К табличке был пририсован огромный смеющийся черт с растаманскими косичками и огромным членом.
Флора выключила плеер как раз между песнями «Tourniqet» и «Angel with scabbed wings»[21]. Чтобы альбом поместился на кассету, ей пришлось выкинуть пару песен. Флора сняла наушники, давая передышку ушам. Почувствовав неприятный холодок в животе, она мысленно обругала себя: жалкая, трусливая обывательница!
Если бы не присутствие людей, здесь стояла бы мертвая тишина. Власти не успели посадить ни цветов, ни деревьев, поэтому ни шорох листьев, ни пение птиц не радовали слух, и только людские голоса нарушали тишину Хедена. Быстрыми шагами Флора пересекла Экваторвеген, свернула на Латитудсвеген и очутилась во дворе, где жил Петер.
Хруст битого стекла под ногами эхом отражался от голых бетонных стен. Огромное серое здание посреди двора выделялось на фоне соседних трехэтажек. Петер рассказывал, что здесь планировали сделать что-то вроде коммунального центра с прачечной, клубом и помойкой. Но для стирки, как минимум, требовалась вода, мусор здесь никто не выносил, да и собираться в клубе тоже никому особенно не хотелось.
Стараясь идти как можно тише, Флора осторожно перешагивала через пакеты с мусором и наваленные картонные коробки, и все же под ногами хрустнул осколок стекла. Какой-то мужик, сидящий у железной двери прачечной, отделился от стены и направился к ней. Флора ускорила шаг.
— Э-э... Слышь, ты?
Мужик загородил ей дорогу. Флора окинула двор быстрым взглядом. Никого. Мужик был на голову выше Флоры и говорил с сильным финским акцентом. От него несло чем-то знакомым. Мужик поднял руку, в которой держал бутылку из-под сока, и Флора узнала запах — этиловый спирт. Он протянул ей бутыль — горлышко было запечатано чем-то похожим на хлебный мякиш.
— Эй ты, Пеппи Длинныйчулок! Выпить хошь?
Флора покачала головой:
— Спасибо, как-нибудь обойдусь.
Звук ее голоса явно озадачил мужика. Он наклонился и заглянул ей в лицо. Флора не двигалась.
— Тьфу, черт, да ты ж совсем еще девчонка! — удивился он. — Тебя-то как сюда занесло?
— Приятель у меня тут.
— Вот как, значит...
Мужик стоял, покачиваясь, и переваривал полученную информацию. Затем он бережно поставил бутылку на землю. Флора следила за каждым его движением, готовая в любой момент отскочить. Мужик раскинул руки в стороны:
— Можно я тебя обниму, а?
Флора не двигалась. Вид у мужика был не страшный, скорее несчастный, но ведь это только в фильмах у злодеев страшный вид. Нижние пуговицы рубашки были то ли расстегнуты, то ли оторваны, из прорехи выглядывал белый живот. Лицо казалось слишком маленьким для такого одутловатого тела. Даже в тусклом свете были заметны кровоподтеки на скулах и расквашенный нос. Мужик опустил руки:
— У меня тоже дочь... была... да и есть... тебе ровесница вроде. — Он подумал. — Тринадцать ей. Восемь лет не виделись. Кайса. Зовут ее так. — Он полез было в карман, но тут же опустил руку. — Карточка ее была, да вот куда-то подевалась...
Он пожал плечами, и Флоре показалось, что он сейчас заплачет. Она обошла мужика и направилась дальше. Он так и остался стоять, что-то бубня себе под нос.
Окно Петера находилось на уровне земли, но стекло, как ни странно, было целым. По задумке архитекторов, подвал должен был стать стоянкой для велосипедов — чем он, собственно, и являлся, — и в окна вставили армированное стекло — чтобы его разбить, потребовалось бы немало усилий. Флора присела на корточки и постучала.
Услышав за спиной шорох, Флора обернулась. Над ней возвышалась фигура финна, распростершего объятья. В голове Флоры промелькнула достойная Мэнсона картинка — распятый бройлер, но тут финн выпятил губы и заныл по-детски:
— Ну пожалуйста, ну можно я тебя обниму?
Флора встала, стараясь держаться от него подальше. Финн все стоял, раскинув руки, глядя на нее собачьими глазами. Флора прищурилась, склонила голову набок:
— Неужели самому не противно?
В подвале зажегся фонарь. Послышался голос Петера:
— Кто там?
