это, он вытолкнул меня в боковой двор, и мы подкрались к дому. Мы постояли там, тяжело дыша. Потом поднялись на крыльцо. И самое безумие было в том, что хотя мы пришли только чтобы заглянуть в окно, теперь мы собирались войти внутрь, и мы решили это, не сказав друг другу ни слова.
- Крыльцо. Я помню, как скрипели доски... Я слышу их даже сейчас, эти доски проседают под нашим весом. На крыльце и по всей двери была грязь и ил... как будто кто-то вылез из болота и принес грязь с собой на руках и ногах. Дом Кроссен не был каким-то обветшалым старым фермерским домом, который можно увидеть в этих краях, это был чистый и ухоженный двухэтажный, очень красивый домик. Женевьева следила за его внешним видом так же внимательно, как и за внешностью ее дочери. Эта грязь повсюду... ну, это было неправильно, и я знал, что это неправильно. Что-то в этом пугало меня, беспокоило. Я знаю, что мы оба думали, что это было не из болота или трясины. Нет, это была грязь, которую Перл притащила с кладбища.
Итак, мы оба стояли там, в глубине души боясь, дрожа в теплый день, и очень сильно хотели убежать, но не осмеливались. Мы дали своего рода клятву, как это делают мальчишки, и мы не могли отступить от нее. Джонни взялся за дверную ручку, и дверь оказалась не заперта. Он посмотрел на меня и толкнул дверь, и она скрипнула, как будто ее не смазывали двадцать лет. Раздался резкий скрежет, пронзивший наши спины. От этого звука во мне что-то затряслось, как мокрая собака. Может быть, это было не так громко, как мы предполагали, но определенно было достаточно громко, чтобы объявить о нашем прибытии. Если внутри кто-то был, они знали, что мы идем.
- Внутри была лишь тишина, тяжелая тишина, в которой было слышно, как легкие наполняются воздухом. А в воздухе витал... едкий и зловонный запах, запах гнилых костей, червей и тухлого мяса. Ничто живое не могло так пахнуть, а если бы и пахло... ну, было бы плохо. Очень плохо. И все, о чем я мог думать, это то, что сказал нам Барни Хок о том, что заглядывало в его машину. От воспоминания об этом у меня пересохло во рту. Поскольку я не был уверен, что готов к этому, я не знал, смогу ли посмотреть на что-то подобное и не потерять рассудок. Я все представлял себе Перл, выходящую из подвала, ужасную, искривленную и ухмыляющуюся, как один из зомби в "Гробнице ужаса" или в одной из других книг ужасов, которые мы читали тогда.
Годфри прервался, почти задыхаясь. Он мысленно вернулся в 1956 год, и для него все было как вчера, слишком четко и ясно в его сознании. Он переживал, чувствовал все это заново, распахивая двери в глубине своего разума, которые не осмеливался открыть уже пятьдесят с лишним лет.
Кенни закурил в ожидании. Он чувствовал себя пловцом с бетонным шлакоблоком, прикованным к его лодыжке... как бы сильно он ни старался, он не мог вырваться на поверхность, не мог снова обрести свет, воздух и здравомыслие. Он вечно будет дрейфовать во мраке. Вот что сделал с ним приезд сюда. Это лишило его чего-то жизненно важного, чего он больше никогда не найдет.
Годфри сказал:
- Мы услышали какой-то звук, я и Джонни. Скрип половиц над нашими головами, что-то вроде движущегося или тянущего звука. Мы знали, что были не одни... там был кто-то еще, и у меня было сумасшедшее, непоколебимое чувство, что они знают, что мы там, что они ждут нас наверху. Мы с Джонни вместе поднялись по лестнице на второй этаж, бок о бок, держащиеся вместе и неразлучные. Может быть, это просто вся негативная энергия в этом месте искрилась и вспыхивала, возможно, она соединила нас. Как бы то ни было, мы поднялись туда и посмотрели в коридор, охваченные – по крайней мере, я – чувством, я не знаю, своего рода нейтралитетом, если в этом есть какой-то смысл. Там никого не было. На втором этаже не было никого, кроме нас. Потом Джонни толкнул меня локтем, и я увидел, Боже, я четко увидел.
- Что ты увидел? - спросил Кенни, напрягшись к этому моменту.
- Грязные следы, засохшие грязные следы на полу, и они вели по коридору, а в конце – к узким ступеням. Эти ступеньки вели на чердак, и тогда мы поняли, что Женевьева держала свою мертвую дочь на чердаке. Коридор, ведущий туда, был узким, и пришлось подниматься по одному. Джонни шел впереди. У нас не было оружия, кроме перочинного ножа и палки, которую Джонни подобрал во дворе. Он нес ее, как дубинку. Как можно тише мы поднялись по тем ступенькам к закрытой двери наверху. Сами ступеньки были покрыты следами грязных босых ног.
Чтобы подняться туда, у меня ушли все силы. Я вспотел и трясся, пытаясь проглотить что-то вроде крика, застрявшего в моем горле. Вся дверь была покрыта грязными отпечатками ладоней, и мы начали слышать звуки за ней... вроде скольжения босых ног, легкого скрипа половицы. Как будто там было что-то, очень сильно пытающееся вести себя тихо. Одного запаха было достаточно, чтобы вызвать приступ тошноты... тошнотворный, метановый запах разложения. Сразу скажу, что я был напуган до чертиков, а воспоминания до сих пор пугают меня. Джонни протянул руку и повернул дверную ручку, и когда он это сделал, мы услышали звук по ту сторону двери... высокое хриплое хихиканье. Смех, как у какой-то старухи из рассказов с темным, ужасным секретом, которым она хотела поделиться. Это было ужасно. Я думаю, что, возможно, захныкал, не знаю, но то, что там смеялось... оно было просто ужасным, сморщенным и невменяемым. Возможно, Перл было одиннадцать лет, когда она умерла, но то, что проникло в нее в могиле, было старым... древним, безумным. Может быть, зло.
- Видит Бог, этот рваный истерический смех добавил льда в мою кровь. Так смеется марионетка, Лу, которая ожила и осознала, что теперь она живая. Этого должно было быть достаточно, чтобы заставить нас убежать, но Джонни этого не допустил. Этого было недостаточно. Он был бледен и вспотел, его глаза широко раскрыты и влажны, но все же этого было недостаточно. Он должен был увидеть. Он распахнул дверь ногой, и на нас обрушился порыв вонючего влажного воздуха, словно что-то сбежало с бойни или из открытой могилы. Там было темно, немного света проникало через заколоченное окно над потолком. Я... сейчас уже не уверен. Я был так напуган. Было такое чувство, будто я был наполнен электричеством. Я хотел извергнуться рвотой, закричать, рассмеяться, упасть и заплакать. Может быть, все одновременно.
- Как
