полагая, что она должна кормить этого упыря, которого считала своей дочерью, никто не знал, и всем было наплевать.
Нет, - подумал Кенни, - держу пари, что им не было наплевать. Могу поспорить, что им не было наплевать.
Не то чтобы он винил их в том, что, как он знал, будет дальше. Нужно было что-то делать, а закон был в значительной степени бесполезен, поэтому Вилли Чалмерс и парни – вероятно, выпившие для укрепления духа – сделали всю работу сами. Маленький городок и его ужасающие секреты. Никогда не знаешь, никогда не подозреваешь о том, что творится под его внешней оболочкой. Кенни знал, что в большинстве городов есть секреты, темные, ужасные истины, хранившиеся глубоко под землей, чтобы сами горожане могли спать по ночам.
Годфри вздохнул.
- Женевьева вышла на крыльцо, и Перл вышла с ней. Вилли не описал в точности, как выглядела девочка, сказал только, что она была полна червей, кишела насекомыми, и ее глаза... вот что преследовало его все эти годы... глаза сияли желтым, а за ними скрывалось что-то ужасное. Женевьева велела ребенку войти внутрь. Мужчины обезумели, и она знала это. Они начали стрелять. Вилли сказал, что не знает, кто выстрелил первым, но в Перл попали два или три раза, а в Женевьеву и того больше. Выстрел из дробовика разорвал ей живот. Перл... эта тварь... затащила свою мать в дом, и парни начали поливать дом бензином. Это был старый дом, и он разгорелся довольно быстро. Вилли сказал Томми, что в последний раз он видел Перл и Женевьеву, когда дом охватывал огонь. Через пылающий дверной проем было видно Перл, держащую труп Женевьевы, она кричала, кудахтала и выкрикивала ужасные вещи, а потом на них обрушилась крыша, и все. Они сгорели вместе с домом.
Кенни сглотнул ком в горле.
- В то время... проводилось расследование?
- Да, на скорую руку – так сказал мне Томми. – Ответил Годфри, стиснув зубы. - Я помню, как загорелся дом Кроссенов. Я это очень хорошо помню... люди обрадовались. Они день или два шепотом говорили об этом, а затем вычистили это из головы. Как будто выжгли опухоль. Они были рады тому, что дом и то, что в нем находилось, осталось в прошлом.
- И последний вопрос, - растягивая слова, сказал Кенни. - Когда вы вошли в тот дом... откуда Перл узнала ваши имена?
Годфри слегка улыбнулся. Но ненадолго. Он покачал головой.
- Это мучило меня все эти годы, Лу. У меня нет на это ответа. Может быть, у тех, кто живет внизу, есть какие-то способности, и, может быть, то, что внутри них, может быть, это что-то, что родом не отсюда.
Кенни не стал спорить. После того, что он слышал и видел... кто он такой, чтобы спорить? Если бы кто-нибудь сказал ему, что луна на самом деле сделана из сыра, он, вероятно, поверил бы этому, спросив, из какого именно сыра – Мюнстер или Пеппер Джек – и можно ли из него сделать сырный соус. Его мир перевернулся. Он верил и не верил одновременно. Кенни знал, что в этих краях что-то произошло, что жители Клавитт-Филдс подверглись какому-то генетическому вырождению, от чего их потомки выползают, как черви, сквозь дыры в земле. Он принял это так же, как хотел полностью отвергнуть это.
- Что ж, Лу, - сказал Годфри удовлетворенным тоном, - теперь ты знаешь все. Все, что этот город, этот округ хранили в тайне. Пора покончить с этим дерьмом. Я злоупотребил священным доверием между всеми шерифами, занимавшими этот пост до меня. И знаешь что? Мне наплевать. Я рад, что сделал это. Эта папка из моего офиса отправится в печь, и когда все это... безумие обнаружится, я сделаю такой же недоуменный вид, как и все остальные.
- Темнеет, - сказал Кенни, сам не зная почему.
Тени удлинялись, растекаясь ночными лужами от склепов, памятников и зарослей мрачных деревьев.
- Пора убираться отсюда, - сказал Годфри. - Но, учитывая то, что ты отвечаешь за это расследование... что ты планируешь делать сейчас? Или лучше не спрашивать?
Кенни сидел и смотрел, как тени опутывают кладбище, как они, казалось, переплетаются в противоестественные узоры.
- О, я думаю, ты знаешь, что будет дальше, Мэтт. Думаю, ты очень хорошо знаешь это.
Забавно, как мы с возрастом узнаем то, чего не могли знать раньше, и еще забавнее то, как мы познаем правду о вещах, к которым долгое время были слепы.
Елена помнила, как умирал ее муж, старый Джордж, как он лежал на кушетке в последнюю неделю, отказываясь и от врачей, и от больниц, говоря своим запыхавшимся голосом, что он либо избавится от того, что его мучило, либо это будет конец. И если это так, то это было бы не так уж плохо, потому что он принимал вещи такими, какими они были, принимал суть вещей. Джордж был фермером, и добрая земля была для него всем. Год за годом он вспахивал ее и засеивал, и не было более счастливого человека, чем он, когда его руки были испачканы черной грязью. Может, так и было. У женщины были дети, а у мужчины была земля, которую он обрабатывал, сеял и затем пожинал урожай.
Когда он лежал, умирая – то, что она отказывалась принять, и что-то, с чем он чувствовал себя совершенно комфортно – на диване, покрытый потрепанным одеялом, которое его мать подарила им на свадьбу, Елена отказывалась признать тот факт, что он скоро умрет. Он был стар, он устал, он был истощен землей и жизнью. За долгие годы работы в поле не только его руки стали мозолистыми, но и все его тело. И его глаза... больше не молодые и яркие, а несконцентрированные и тусклые, с тем своеобразным ревматическим блеском, как у старой собаки, вспоминающей долгое золотое лето, прошедшее много лет назад. Да, она знала, что он умрет, но не хотела знать. Он был единственной константой в ее жизни на протяжении стольких лет, что она не могла себе позволить принять мысль о том, что его скоро не станет.
Но Джордж знал.
О да, он наверняка знал, как знал и то, что никакие врачи или больницы не могут
