– Можно? – Жас указала на ткацкий станок. – Никогда не видела.
– Конечно! Позвольте, я вам покажу.
– Вы умеете ткать?
Ева кивнула.
Жас ничуть не удивилась. Арфа и станок вполне дополняли друг друга.
– Скромничает, – сказала Минерва. – Мою сестру хорошо знают здесь, на острове. Ее работы широко известны. Даже выставлялись в Лондоне.
– Ничего странного, – отозвалась Жас, завороженно любуясь переплетением нитей. – Это великолепно. Как будто море воплотилось в ткани.
Ева просияла.
– Спасибо. Создавать красивые вещи – такое счастье.
Ее глаза затуманились, улыбка сползла с лица.
– Нужно больше. Гораздо больше.
Девушку поразил внезапный перепад настроения собеседницы. Так резко… Она поторопилась добавить:
– Дом тоже великолепен. И его окрестности. Здесь живет прошлое.
И печаль, хотела добавить она. Посмотрела на Еву – и промолчала.
Но ведь и вправду печаль. Она разлита повсюду. В кобальте ткани на станке. В цвете ковров и обивке стен. Синий – цвет печали. Дом утопал в синеве. Она просачивалась с витражей и отбрасывала на пол тени. Казалось, дом погружен в скорбь. Жас подсознательно ощущала это с того момента, как вошла. Как только услышала звуки арфы.
– Да, прошлое всегда с нами, – согласилась Минерва. – Оно давит. Эта земля слишком долго была заселена. Веками. Монастырь такой старый… Кто только не обитал в этих стенах. Разные души. И многие призраками бродят тут до сих пор. Их не прогнать.
Она засмеялась.
Минерва упомянула призраков. И Тео.
Ева быстро пояснила:
– Конечно, речь не о привидениях. Не о настоящих привидениях.
Она явно спешила увести разговор от реплики сестры.
– Привидения здесь не водятся, только в фигуральном смысле. Шагу не шагнуть – везде следы чужих жизней, чужих страстей… Их портреты. Их книги. Мебель. Предметы искусства. Семейная черта – мы не любим ни от чего избавляться.
* * *
Стол был сервирован к обеду тонким лиможским фарфором: растительный орнамент, зеленое и золотое на фиолетовом фоне. Столовому серебру, Жас не сомневалась в этом, исполнилось не меньше сотни лет.
Ева держалась за хозяйку и успевала за всем следить; еду подавала молодая рыжеволосая женщина, Клэр, в белой блузке и черных брюках. Именно ее упоминал Тео в своем письме-приглашении.
Жареный цыпленок хрустел аппетитной корочкой; тушеные овощи радовали изысканным вкусом. В хрустальных бокалах играло бургундское. Тихо звучал Шопен.
Жас уперлась взглядом в настенную фреску. Греческие вакханалии, пир в полях Элизия. Она опознала Гермеса, Афину, Афродиту и Аполлона. Художник изобразил их в стиле прерафаэлитов: слишком высокие, немыслимо красивые, с отсутствующим выражением на прекрасных лицах. Это притягивало.
– Какая чудесная фреска, – сказала Жас.
Тео пояснил:
– В семье много художников. Это – работа моей бабушки.
– Еще до сумасшествия, – заметила Ева. – Изумительная женщина. Блестящая. Правда, немножко тронутая.
Минерва укоризненно посмотрела на сестру. Жас предположила, что такой бытовой «диагноз» ей не понравился.
Ева сказала, защищаясь:
– Ну, это ведь правда?
– У нее было раздвоение личности, ты же знаешь.
– Она была чокнутая, – настаивала Ева. – И не только она. За нашей семейкой это водится.
– С этим я не спорю. Мне просто не нравится слово «тронутая».
Ева хмыкнула.
– Перевести на латынь?
– Кстати, о семьях. – Минерва повернулась к Жас. – Любопытно, как наше детство проявляется в зрелости. Моей сестре и мне по-прежнему одиннадцать и тринадцать. А у вас есть братья-сестры?
– Брат, младше меня на два года. И у нас с Робби точно так же. Спорим о тех же вещах, что и в детстве. Даже аргументы используем те же.
Ева вздохнула.
– Утомляет, знаете ли. Когда так долго живешь вместе…
– Так вы с Тео давние друзья, – произнесла Минерва, очевидно меняя тему. – Насколько давние?
Жас заколебалась: что можно рассказывать? Она искоса взглянула на Тео, пытаясь найти подсказку в выражении его лица. Но оно было бесстрастно.
– Мы познакомились, когда мне исполнилось четырнадцать.
– В Швейцарии? – уточнила Минерва.
Жас понимала, что от ее ответа зависит многое. Если Жас ничего не знает о клинике, то о прошлом Тео ей ничего не расскажут. А если знает, то такого намека окажется достаточно.
– Да, в Бликсер Рат.
Ева подалась вперед. Она внимательно слушала.
Жас не могла определить, сочувствие или беспокойство вызвал у нее тот факт, что за обеденным столом оказалась еще одна «тронутая».
– Долго вы там пробыли?
– Чуть больше года.
– Не стоит о Швейцарии, – оборвал Тео; в его голосе звучало напряжение. – Это было давно и неправда. Жас, расскажи тетушкам, чем ты занимаешься. Я уверен, им будет интересно.
Почему Тео не желает, чтобы она вспоминала клинику? Надо будет потом его спросить. Сейчас же Жас послушно начала рассказывать про свой цикл «В поисках мифов».
Минерва уточнила:
– Так вы здесь по работе?
– Да. Если удастся найти какие-нибудь следы друидов, это будет большой удачей. Мы ведь почти ничего о них не знаем.
Жас ждала, что Тео присоединится к беседе; он умел увлекательно рассказывать. Но заговорила Ева:
– После обеда мы покажем вам дом. Здесь многое может заинтересовать человека, изучающего мифы. У нас есть экспонаты, относящиеся к Древнему Египту, к Античности… И к кельтам.
– Дедушка полагал, что в прежней жизни он был кельтом, – сказала Минерва.
Ева вздрогнула и вжалась в спинку стула.
– Наша замечательная семейка…
– В прежней жизни? – переспросила Жас.
– О, спиритизм и идеи реинкарнации – одно из семейных увлечений. С давних пор. Мой предок был крупной фигурой в их среде, – пояснил Тео. – Пьер Гаспар, тогда фамилия звучала еще на французский лад. Тот, кто построил этот дом. Ты разве не знала?
– Откуда бы?
– Ну, он руководил организацией, которая в те времена называлась клуб «Феникс». Он, а позднее его сын. Я полагал, Малахай Самюэльс рассказывал тебе об этом. Клуб «Феникс» – предшественник фонда «Феникс».
– Это я знаю, но про участие твоей семьи – нет.
– Малахай точно в курсе. Мы много разговаривали об этом в Бликсер Рат. Фактически именно так я и оказался в Швейцарии. Другие семьи поддерживали контакты с Оксфордом, а мы – с этой клиникой.
– С Оксфордом тоже, – заметила Минерва, поворачиваясь к Жас. – Мой бывший муж был наставником Малахая Самюэльса, когда тот учился в Оксфорде.
Жас смутилась. Почему Малахай никогда даже не упоминал об этом? Он часто рассказывал о том, как мужчинам и женщинам, основавшим «Феникс» в середине XIX века, приходилось собираться тайно. Почему же он даже не заикнулся о том, что среди этих людей был один из первых Гаспаров?
