— Лады. Слышал, Микеша? Проследи, чтобы снасти убрали. И ту прорубь тоже снегом засыпьте.
— Не засыпать такую, Гешка. Велика. Видно будет.
— Тогда вообще ее не трогайте, только снасти снимите. Эко дело, прорубь! Не мешкай, отправляйся, и без того затемно вернешься.
— Загоняешь ты его, туда да обратно без отдыха, — сказал Гриднев без особого сочувствия, когда за Микешей закрылась дверь.
— Как же… он сам кого хочешь загонит, толком не вспотев, — семижильные они с братцем. Ладно, Северьяныч, доставай-ка водку…
— Совсем сдурел?! Нашел время.
— Да не с тобой я квасить собрался. Сейчас студентики твои кино досмотрят, так я с ними познакомлюсь поближе, за жизнь потолкую. Заодно к этому, что вынюхивал, присмотрюсь. Если взаправду стукачок, то не надо бы его дальше пускать.
— Как ты его не пустишь? Под арест, сталбыть, посадишь?
— Уж как-нибудь… ногу подвернет, идти дальше не сможет… Или вообще сломать может, или вообще не ногу. Разные, Северьяныч, пакости с людьми в жизни случаются. Но ты водку-то доставай, доставай, тему не забалтывай.
Верховья Ауспии, 01 февраля 1959 года
— А это что еще за мешочек? — прозвучал за спиной удивленный голос, и Коля дернулся, поперхнулся кофе и пролил несколько горячих капель себе на колени.
Он оборачивался медленно-медленно, лихорадочно придумывая, что будет говорить, как объяснять…
У-ф-ф… Люсьена стояла не над его рюкзаком — над продуктами, сложенными в общую кучу, — сложили, чтобы отделить не нужные в броске к Отортену и спрятать в лабаз. И в руке завхоз держала какой-то непонятный мешочек из небеленого полотна.
— Я такой не шила, точно говорю, — сказала Люсьена. — Чье это?
У нее единственной стояла дома швейная машинка, «подольский зингер», и пошив полотняных мешков и мешочков для продуктов лег на хрупкие девичьи плечи. (На хрупкие — это фигурально, так-то Люсьена была девушка крепкая и спортивная.)
— Грибы там сушеные, совсем забыла о них, — сказала Зина, оторвавшись от словарика мансийских слов. — Старый охотник угостил, к которому мы с Госей в Вижае ходили… как его, Титов… да, Титов, точно.
— Ну и куда вот их? — риторически спросила Люсьена. — С собой или оставить? Да и вообще маловато тут, чтобы суп на всех сварить…
Она поразмыслила несколько секунд, мешочек покачивался в руке на манер маятника. Предложила:
— А давайте сейчас в гуляш заправлю вместе с тушенкой? — Кивнула на костер, где в ведре готовилась закипеть вода. — Все-таки посытнее будет перед перевалом.
— Не надо, убери, — сделал отметающий жест Гося. — Я грибов не ем, вообще в рот не беру. Чуть не окочурился в детстве, отравившись.
— И я не стал бы, — поддержал Русик. — Меня отец приучил: никогда не ешь грибы, которые не сам собирал и чистил.
— Ерунда какая… — Зина схлопнула блокнот, убрала в карман. — Этот Титов полжизни в тайге провел, если не больше, поганок не наберет. Кидай грибы в пуд, будем их тей… э-э-э…
Она замялась, выдернула из кармана блокнот, заглянула.
— … будем их тейнквем, вот!
— Ты ведь тоже грибы не любишь? — удивился Гося.
— Я справедливость люблю! Человек нас от души угостил, а вы на него невесть что тут наговариваете!
— Угостил, не угостил… Не стану я такое варево есть, — отрезал Гося. — В рот не возьму.
— А я б поел грибочков, соскучился по ним, — мечтательно сказал Буратинчик. — Люблю их, особенно рыжики. У нас по осени грибов стояло — хоть косой коси, потому что собирать и есть запретили, опасные нынче стали у нас грибы… Некоторые, правда, всё равно едят, особенно старики и старухи.
— И я б поела… — сомневающимся тоном произнесла Люсьена. — Знаете что? Я их отдельно сварю. Кто захочет, себе в миску добавит.
Она принесла алюминиевый котелок, зачерпнула им толику горячей воды из ведра. Высыпала грибы, приладила котелок над огнем.
— И что делать будем, если вас на Отортене понос с этих грибов разберет? — недовольно спросил Гося.
— Ямку побольше выкопаем, делов-то, — беззаботно ответил Семен и хохотнул.
Сашка поморщился, но ничего не сказал. Ему не нравился незамысловатый юмор Семена. Но некоторым, похоже, пришелся по вкусу, Коля немедленно шутку поддержал:
— И газет с собой побольше возьмем, справимся!
Он хлопнул по плечу Семена, тот хлопнул его, оба засмеялись.
…К тому времени, когда закончили возню с лабазом, гуляш уже сварился, даже успел немного остыть, не обжигал рот — как удостоверилась Люсьена, сняв пробу. Она начала разливать варево в котелки и миски, желающим зачерпывая поварешкой еще и грибов.
— Коля, тебе положить? Э-э… ребята, где Коля?
— Не давай ему грибов, не надо, — сказал Юра в обычной своей серьезной манере. — Его и без того несет не слабо. Зачастил. Положи лучше мне еще порцию, понравились.
* * *
Коля действительно присел на корточки под деревом, но занимался вовсе не тем делом, в каком заподозрил его Юра. Он снова, уже не в первый раз, разглядывал высыпанные на ладонь серые крупинки.
Так и не решил, что с ними будет делать. Рассказать всем — так упертая Зинка тут же заявит, что надо непременно сдать по возвращении в милицию, а премию, если выпишут, — в какой-нибудь фонд мира. И ведь заболтает всех, уговорит, она умеет.
Но не сказать никому, оставить все втихую себе… тоже как-то оно не очень…
Да и что можно сделать с золотом, Коля толком не знал. Деньги крайне нужны, просто до зарезу, но как превратить в них эти вот серые крупинки? Не придешь ведь с ними в ломбард, не скажешь: нашел, дескать, разбирая сундук умершей бабушки.
Посоветоваться бы с кем-то, лучше знающим жизнь… С Семеном, например. Тот нравился Коле все больше и больше — но пока рано заводить разговор о таком, разве что на обратном пути, когда получше присмотрятся друг к другу, поближе сойдутся.
От палатки послышались голоса, зовущие его по имени.
Черт, опять позабыл обо всем, уставившись на золото… В какого-то скупого рыцаря превращается, в шевалье де Брильона. Пора с этим заканчивать. Надо мешочек оставить здесь: вчерашний день показал, каково будет штурмовать перевал с сильным встречным ветром, лишние килограммы тащить совсем ни к чему, все равно сюда вернутся.
Но в лабазе, среди продуктов, мешочек положить нельзя, его надо спрятать отдельно. Коля огляделся, присматривая какое-нибудь дупло. Голоса от палатки звучали все громче.
Подходящего дупла не нашлось. Однако невдалеке, под старой елью (снега там почти не было), Коля приметил удачное местечко. Толстый корень слегка изгибался, между ним и землей образовалась глубокая ниша, словно бы вход в нору, но самой норы там не оказалось.
— Да иду я, иду! — крикнул он громко, пока не встревожились и не отправились на поиски.
Сам же занялся другим делом: аккуратно, не оставив следов, подобрался к ели — прошел по толстой валежине, балансируя как канатоходец. Упрятал сокровище поглубже, присыпал мерзлыми прошлогодними листьями и хвоей, хотя разглядеть мешок под корнем мог бы лишь какой-нибудь бурундук или лемминг.
Вернулся прежним путем, по валежине, повел взглядом вокруг, запоминая приметы. И пошагал к палатке.
Глава 16. Анабасис Юрия Юдина, или Разрушение постулатов
Если дятловцы (не будем указывать пальцем, кто именно) действительно прибрали во 2-м Северном к рукам нечто, принадлежавшее серьезным и на все готовым людям, то почему группу «Хибина» догнали так поздно, лишь на склоне Мертвой горы? Если по хорошо накатанной дятловской лыжне, не пробиваясь через снежную целину, лыжники средних кондиций могли настигнуть туристов за половину дня?
Причина достаточна очевидна, и у нее, у причины, есть имя и фамилия: Юрий Юдин.
Честно говоря, он, как человек, вызывает сочувствие не меньшее, чем его погибшие товарищи. Те погибли хотя бы быстро, а Юрий много лет жил, читая в чужих взглядах невысказанный вопрос: «А почему ты остался жив?» — даже если на самом деле такой вопрос не озадачивал тех, кто общался с Юдиным по поводу дятловской трагедии.
