Хорошо. Встречный вопрос: а футляр не пустой, футляр с фотоаппаратом Золотареву при всех перечисленных выше условиях зачем? Зафиксировать строительство настила? Сделать селфи с погибающими от холода товарищами?
Нет, понятно, если на пленке были снимки падающей Неимоверно Секретной Ракеты, или космодромного спецназа, или снежного человека, или заокеанских парашютистов, или принимающей душ Жаклин Кеннеди (самый вероятный из перечисленных вариантов), тогда, конечно, фотоаппарат не стоило выпускать из рук.
Однако если оставаться в рамках здравого смысла, можно предположить вот что: футляр был не от того «Зоркого», что лежал в рюкзаке, — от какого-то старого, давно разбитого аппарата. Он использовался в качестве барсетки. И лежало там нечто ценное для Золотарева, что он не хотел бросать ни при каких раскладах.
Что именно? Если снова не ударяться в матерую конспирологию, то самый очевидный ответ будет таким: деньги и документы.
Слишком просто, правда? Скучно как-то… Нет бы литератору Точинову поднапрячь фантазию и выдать что-нибудь этакое об алмазе с апельсин размером. Ну, извините. В предисловии был обещан реализм, только он и ничего более. А по канонам этого жанра самый простой ответ и есть верный.
Семен Золотарев должен был иметь в январе 1959 года на руках достаточно приличную сумму. Не сотни рублей — тысячи. Он уволился с Коуровской турбазы, взял там расчет — т. е. получил не только причитающуюся зарплату, но и компенсацию за неиспользованный отпуск и еще кое-какие выплаты. Свои сбережения он непременно должен был снять со сберкнижки в Коуровке или Слободе — такая уж несовершенная банковская система была в те годы в СССР: в какой сберкассе открыл счет, только в той и можешь забрать деньги.
Зарплата у Золотарева была неплохая по тем временам — 1000 рублей в месяц (для сравнения: прокурор Иванов получал немногим больше — 1200 р.). Плюс премии, плюс «тринадцатая зарплата», плюс жил Золотарев на всем готовом.
Более того, есть основания утверждать, что Семен имел дополнительный источник дохода: среди его вещей, оставшихся в Свердловске, позже обнаружились две трудовые книжки (что характерно, паспорт, партбилет и билет военный — т. е. документы самые главные, основные — в чемоданчике не нашлись). Юные дятловеды, не знакомые с реалиями эпохи, строят самые разные домыслы о второй трудовой книжке: а не выдали ли ее, случайно, в КГБ? Или не получил ли ее Семен до войны в своем колхозе?
На деле все проще: ни сотрудникам КГБ, ни колхозникам трудовые книжки не выдавались, а прочие граждане в те годы заводили вторую трудовую (были способы), чтобы подрабатывать на второй работе, получая при этом полный оклад, а не пятьдесят процентов, полагавшиеся совместителям. Ни для каких иных целей вторую трудовую не заводили.
В общем, сумма у Семена должна была собраться неплохая. Мог он оставить ее в квартире Согриных? У незнакомых, в сущности, людей? Мог… наверное. Или мог взять с собой. Или мог разделить, не складывая все в одну корзинку. Этот вариант представляется самым верным: позже прокуратура передала матери Золотарева деньги в сумме 700 рублей, хранившиеся в чемоданчике у Согриных. Там же лежали несколько облигаций госзайма примерно на такую же сумму, тоже возвращенные матери. Маловато… У Золотарева должно было храниться больше, и значительно больше.
Будем считать, что в футляре от фотоаппарата действительно лежали документы, деньги и облигации. Ничто иное хватать и уносить с собой в критической ситуации Золотарев не имел оснований.
Однако, если кто-то продолжает настаивать на шпионских материалах, алмазе с апельсин или фотографиях Ж. Кеннеди в стиле «ню» — их право, спорить не будем.
Но, может быть, деньги и облигации Золотарева лежали в палатке, и их похитили чужаки?
А почему тогда не забрали общую казну группы «Хибина»? Там тоже была приличная сумма. Представляется, что по карманам во время торопливого обыска в палатке никто не шарил. Прикидывали штормовки на вес — нет, не то — и откладывали в сторону. Деньги студентов никого не интересовали, видно же было, что в поход вышли не миллионеры: палатка ветхая, снаряжение плохонькое.
Игра шла по значительно более высоким ставкам.
Глава 17. Тупой и еще тупее, или Таких не берут в диверсанты
Из всех авторов криминальных версий самый проработанный, самый отшлифованный в деталях и мелочах вариант развития событий вечером 1 февраля и ночью с 1 на 2 февраля 1959 года сочинил… вы уже догадались, кто? Да, разумеется, он, Алексей Иванович Ракитин. Очень основательная у него получилась конструкция, в которую довольно остроумно уложены почти все локальные загадки, мелкие и крупные неясности. Даже жаль эту конструкцию разрушать. Да, жаль… но придется.
А рушится она, причем с треском и грохотом, если применить один простенький алгоритм, исследующий мотивацию персонажей нашей драмы и их действия. Алгоритм этот состоит из последовательных ответов на три вопроса:
— чего хотели достичь?
— что для этого делали?
— что в итоге получилось?
Применим этот алгоритм к ракитинским «плохишам» — диверсантам-спецназовцам. Чтобы не затягивать разбор, начнем с момента, по версии Ракитина непосредственно предшествовавшего кульминации трагедии.
Диверсанты уже встретились с дятловцами, состоялся первый разговор, затем обе группы разошлись, чтобы позже встретиться снова и совершить-таки передачу радиоактивных материалов (вернее, шпионы вернулись на свою стоянку, а дятловцы остались на месте).
Диверсантов, отметим, всего лишь трое. «Иностранных агентов не могло быть много, вряд ли более трёх человек, об этом можно вполне определённо судить по характеру их действий», — пишет Алексей Иванович.
На самом деле по характеру действий можно судить не о численности плохишей. Скорее уж, об их ай-кью. Потому что дальше, по версии Ракитина, происходит вот что: посовещавшись, иностранные агенты приходят к выводу, что они раскрыты, что вся операция — подстава со стороны КГБ.
«…Агенты «расшифровали» подставу советской контрразведки. А раз так, то сама операция по получению одежды с изотопной пылью, коль скоро она проходила под контролем КГБ, теряла в их глазах всякий смысл», — пишет Ракитин.
Вопрос: какая единственно актуальная, единственно насущная задача встает перед заокеанскими супостатами после такого вывода?
Представляется, что главное для них теперь — унести ноги целыми и невредимыми. Они в чужой враждебной стране, враг их расшифровал, знает, что они здесь, подготовил контрразведывательную операцию. В ближайшей перспективе — многолетнее тюремное заключение, и хорошо, если случится обмен шпионами. А могут ведь и к стенке поставить.
Какой самый надежный план спасения? Что можно предпринять в такой пиковой ситуации?
Как ни парадоксально, надежнее всего не предпринимать ничего. Действовать по первоначальному плану. Не подавать вида, будто что-то заподозрили. Взять радиоактивные шмотки и уходить. Раз КГБ желает всучить дезинформацию заокеанским ученым, есть ненулевой шанс, что носителей этой дезинформации выпустят из страны, дадут уйти.
Но туповатым диверсантам эти достаточно очевидные резоны в головы не приходят. У них другое на уме: дятловцев надо убить!
«По результатам обсуждения сложившейся ситуации, иностранные агенты приняли решение ликвидировать всю группу, поскольку выборочное убийство подозрительных лиц не обеспечивало их безопасность в будущем», — убеждает нас Алексей Иванович.
Да, да… А повесив себе на шеи девять трупов, они бы уж в такой безопасности оказались… прямо как золотой запас США в Форт-Ноксе — на танке к ним не подъедешь, на самолете не подлетишь.
А вариант, в котором агенты КГБ действуют с подстраховкой, и рядом, в тайге, развернут отряд лыжников-пограничников, внимательно прямо сейчас наблюдающих за происходящим на склоне, — такой вариант диверсанты не приняли в расчет? Не приняли. Туповаты-с.
Алексей Иванович считает, что лагерь плохишей был разбит на вершине Холатчахля или рядом с ней — и они контролировали все подходы к горе. Но даже в условиях идеальной видимости — не дует ветер, не метет снег — оттуда просматривались лишь безлесные склоны, а что происходит за стеной кедров и елей, поди пойми.
