Насилие вспыхивало повсеместно, и инфраструктура страны начала разваливаться. Поставки продуктов питания были нарушены, товары поступали в торговые сети с перебоями. Все больше и больше людей исчезало без следа, а в результате доступная рабочая сила сокращалась, и вот уже некому стало восстанавливать энергоподачу при отключениях электричества и возвращать людям свет после вынужденных затемнений. Кривая реагирования полицейских и пожарных пошла вниз, а кривая самоуправства и поджогов – наоборот, вверх.
Пожары разгорались, грабежи не утихали.
Сетракян разглядывал свое лицо в зеркале, страстно желая хотя бы мельком увидеть молодого человека, таящегося в отражении. Может быть, даже мальчика. Он подумал о юном Закарии Гудвезере, который сейчас был с ним – там, дальше по коридору, в свободной спальне. И странное дело: ему, старику, находящемуся в конце жизненного пути, стало очень жаль этого мальчика, всего-то одиннадцати лет от роду, детство которого уже закончилось. Мальчика, впавшего в чудовищную немилость. Мальчика, за которым охотилась немертвая тварь, занявшая тело его матери…
Сетракян неуверенной походкой прошел по своей спальне, минуя то место, где обычно одевался, и едва ли не ощупью нашел кресло. Опустившись в него, он прикрыл лицо рукой в надежде, что головокружение быстро пройдет.
Большое горе вселяет в человека ощущение полного одиночества; это чувство просто обволакивало Сетракяна. Он скорбел о своей жене Мириам, умершей много лет назад. Несколько сохранившихся фотографий давно вытеснили из памяти Сетракяна ее реальный облик. Он часто разглядывал снимки. У них было странное свойство: они словно бы вмораживали образ Мириам в давно ушедшее время, а вот истинную сущность ее нисколько не передавали. Мириам была любовью всей его жизни. Аврааму невероятно повезло; порой он лишь усилием воли заставлял себя вспоминать об этом. Он ухаживал за прекрасной женщиной, а потом женился на ней. Он видел красоту, и он видел зло. Авраам был свидетелем всего лучшего и всего худшего в прошедшем столетии и пережил все. Теперь он стал свидетелем конца.
Сетракян подумал о Келли, бывшей жене Эфраима, с которой встречался всего дважды: один раз в жизни и еще один – уже в смерти. Сетракян понимал боль Эфраима. И он понимал боль этого мира.
Снаружи послышались глухой удар и треск – в очередной раз столкнулись машины. Далекие выстрелы… Настойчивый вой автомобильных сирен и упорные трели охранной сигнализации, на которые никто не реагировал… Вопли, пронзавшие ночь, были последними криками рода человеческого. Грабители не только отбирали личные вещи и завладевали собственностью – они отбирали души. И не просто завладевали собственностью – они завладевали собственно людьми.
Руки Сетракяна бессильно упали на каталог, лежавший на маленьком приставном столике. Каталог «Сотбис». До аукциона оставалось всего несколько дней. Это не случайность. Ничто в происходящем не случайно – ни недавнее солнечное затмение, ни военные конфликты в заморских странах, ни экономический кризис. Мы падаем в строгом порядке, как костяшки домино…
Сетракян взял в руки каталог аукциона и нашел нужную страницу. На ней, без какой-либо сопровождающей иллюстрации, шел текст о древнем фолианте:
Occido lumen[2] (1667). Полное описание первого возвышения стригоев и доскональные опровержения всех доводов, высказываемых против их существования, переведенные покойным раввином Авигдором Леви. Частная коллекция. Украшенная рукопись, оригинальный переплет. Осмотр по договоренности. Ориентировочная цена 15–25 млн долларов.
Именно эта книга – сама книга, не факсимиле и не фотокопия, – была чрезвычайно важна, чтобы понять врага человечества – стригоев. И одолеть их.
В основе «Окцидо люмен» лежало собрание древних месопотамских глиняных табличек, впервые обнаруженных в 1508 году в одной из пещер горной системы Загрос. Таблички, чрезвычайно хрупкие, исписанные текстами на шумерском языке, покоились в кувшинах. Некий богатый торговец шелком купил эту коллекцию и повез таблички через всю Европу. Торговца обнаружили задушенным в его собственном доме во Флоренции, а склады, принадлежавшие ему, кто-то поджег. Таблички, однако, уцелели – они перешли во владение двух некромантов: знаменитого Джона Ди и куда менее известного адепта черной магии, оставшегося в истории как Джон Сайленс.
Ди был советником королевы Елизаветы I. Будучи не в силах расшифровать таблички, он хранил их в качестве магических предметов вплоть до 1608 года, когда, понуждаемый нищетой, продал таблички – при посредстве дочери Катерины – ученому раввину Авигдору Леви, обитавшему в старом гетто города Мец, что во французской Лотарингии. Несколько десятилетий раввин, во всеоружии своих уникальных способностей, скрупулезно расшифровывал таблички – пройдет почти три столетия, прежде чем кто-либо иной сможет расшифровать похожие письмена, – и в конце концов преподнес манускрипт с результатами мучительных изысканий в дар королю Людовику XIV.
По получении текста король приказал немедленно бросить старого раввина в темницу, а таблички – уничтожить вместе со всей библиотекой ученого и его священными реликвиями. Таблички были разбиты в пыль, а манускрипт приговорен к заточению в склепе, где уже таилось немало запретных сокровищ. В 1671 году фаворитка Людовика XIV маркиза де Монтеспан, жадно охочая до всего оккультного, организовала тайное изъятие манускрипта из склепа, после чего он оставался в руках Катрин Ла Вуазен, повитухи, колдуньи и конфидентки маркизы, вплоть до изгнания де Монтеспан, последовавшего в связи с ее причастностью к истерии, поднятой вокруг дела об отравителях.
В 1823 году книга ненадолго всплыла на поверхность, объявившись во владении печально известного лондонского развратника и любителя словесности Уильяма Бекфорда. Манускрипт фигурировал среди книг библиотеки Фонтхиллского аббатства; это аббатство служило Бекфорду дворцом утех – там была собрана большая коллекция естественных и противоестественных диковин, запретных книг и шокирующих произведений искусства. Гигантское здание аббатства, выстроенное в неоготическом стиле, а также все, что в нем находилось, было отдано в уплату долга некоему торговцу оружием, после чего книга снова исчезла из виду – примерно на сотню лет. В 1911-м она была ошибочно – а может, исподтишка – выставлена на аукционе в Марселе под названием «Casus lumen»,[3] однако манускрипт никто так и не предъявил для осмотра, а сам аукцион был спешно прекращен ввиду загадочной эпидемии, охватившей город. Все последующие годы считалось, что манускрипт уничтожен. И вот он – совсем рядом, прямо здесь, в Нью-Йорке.
