остановить застилающее нынче эти куполовидные холмы всеобщее забытье. Быть может, когда-нибудь вы ещё вспомните об этом вечере. Не буду, однако, обещать, что память будет к вам добра и вы не пожалеете об услышанном сегодня, но, прошу, отнеситесь к этому со всей ссерёзностью, ведь, возможно, это последний мой разговор с живым человеком…
С детства окружён был я историями необъятных лесов, чьи заросли опоясывали наше небольшое поселение гигантским узлом. Издавна произрастали они на тех же холмах, через которые 70 лет назад люди осмелились проложить железную дорогу. Тёмные стволы грузных дубов по сей день, как и задолго до моего рождения, вытягивают свои искривлённые ветви в попытке дотронуться до редких облаков, бороздящих нескончаемый небосвод. Их невозмутимые кроны, сливаясь в густые рощи, не позволяют лучам солнца прикоснуться к покрытой призрачной травой земле.
Помню, как в пору моего юношества взрослые представители населения уж слишком пристально следили за своими отпрысками, видя в них надежду на безоблачное будущее. И следили они за ними то ли оттого, что небо, бывало, заволакивали тучи, готовые низвергнуть с громом свинцовые оковы и привести к затоплению территорий возле невысоких берегов одного из притоков глубоководный реки, то ли оттого, что деревья казались им уж слишком живыми…
С поры существования старцев, способных развеять тайну заречных лесов, прошли многие столетия. С каждым поколением прошлое уходило все дальше и пропадало в тумане современных идей. Никто уже и не пытался вспомнить, с какой целью на далеких горах сооружались величественные постаменты, для чего холмы были заставлены многочисленными каменными кромлехами и почему стены домов поселения изобиловали неразборчивыми письменами, подобие которых вы можете увидеть нынче и на моих стенах. Все жили, счастливо глядя в будущее, тех же, кто старался сохранять традиционные устои, ждало всеобщее непонимание. Так и я остался не понят этим миром. И всё из-за попытки донести до незрячих людей тайну, много лет скрывающуюся там, за притоком горной реки. Все, что осталось мне, это ждать отведенной прогрессистскими соплеменниками участи, избежать которую нынче не представляется возможным ни мне, ни кому бы то ни было из выходцев того поселения… но моя душа теплеет от мысли, что виновников произошедшего ждет кара куда ужаснее всего, чего следует бояться мне, преданному потомку прошлого… и кара эта придет за ними из тех глубин леса, что пребывают в вековом забытьи и непонимании.
Семена раздора были заложены задолго до меня и любых моих родственников, с коими я имел счастье видеться лицом к лицу, а потому назвать точную дату, когда ветвь наша пошла вкось – задача для меня невыполнимая. Все, на чем я смею выстраивать суждения – это личный опыт, испытанный мной особенно жарким летом 1842 года…
Тот год выдался крайне удачным на события. Так в поселении прознали о некоем певце-стихоплёте, что романтизировал замечательную жизнь, увиденную им за далекими горами и густыми лесами. И люди были очарованы мастерством, коему научился поэт вдали от родного дома.
За певцом потянулись и другие любители новшеств, которые развлекали население своими вычурными выступлениями, и пока мои родители в изумлении внимали группе музыкантов, я покидал оживленные улицы и уходил подальше от центра поселения, туда, где не слышны были ни игры, ни восторженные крики. Нерасторопно я бродил по берегу реки, вглядываясь в ее горные потоки, и, когда становилось слишком жарко, я находил знакомую мне скамейку и отдыхал в теньке под сенью ивы. Так вне времени наблюдал я за окружающей природой; за покачиванием веток над моею головой, за полетом стрекозы над рекой, и за тёмным лесом где-то там, на ином берегу. Прохладный ветер, бороздящий устье ручья, шелестел листьями и приносил вести о далёком прошлом. И не было в этом лесу ни птиц, ни зверья, ни надежд. Но заросли жимолости, я мог поклясться, скрывали тайну, от которой стыдливо отворачивались мои близкие, соседи, все, кому доводилось вглядываться в тени… Меня, по правде говоря, ничуть не интересовали сплетни, имевшие моду в кругах сельских алкоголиков и тунеядцев, а потому я без страха день за днем проводил время на этом одиноком берегу, окутанный размышлениями, и день за днем река снижала свои воды. Совсем скоро донные камни предстали предо мной, а на следующее утро их цепочка и вовсе, словно по волшебству, соединилось в подобие каменного моста, чьи врата нынче были открыты. Долгое время я находился в нерешительности перед переправой, и мысли о ней преследовали меня с утра до позднего вечера. Следовало ли мне соваться в забытый Богом и окутанный смутой мир? Тяжело сказать… И всё же осознание того, что настолько удачного шанса мне может больше и не выпасть, давало мне уверенность в правильности выбранного пути. Сказав: “будь, что будет”, я спустился к руслу с чётким осознанием ожидающих меня открытий.
Камни, покрытые влажными водянистыми растениями, опасно скользили под моими ногами, но мою смелость было не остановить и, ловко перескочив через ручей, я взобрался по каменному нанесению на берег…
Мой пыл был охлажден морозным ветром, что пробирался между широких крон из далёких глубин леса. Оглянувшись на дерево, под которым ко мне буквально минуту назад приходили в голову мысли о неизведанных краях, я собрался с силами и покинул залитый светом берег. Стоило мне ступить на опавшую листву, как меня окутал полумрак. Солнце, которое согревало меня ранее, больше не сияло над моею головой. Плотно прилегающие друг к другу деревья не позволяли его лучам облагородить устланную чахлой травой землю. Их невозмутимые стволы, извиваясь вокруг наиболее древних дубов, возвышались к небу в поисках благодатного света. Большое количество растений и их вид натолкнул меня на мысль, что почва здесь невероятно плодородна и наверняка идеально бы подошла под сельскохозяйственные культуры. Но где скрывается причина, по которой никто до сих пор так и не решился на расчистку территории и создание ферм на куполовидных холмах? Что послужило инициатором боязливого отношения моих односельчан к тем необъятным просторам?
Шелестя листвой и не обращая внимания на скопление плодов лопуха на одежде, шёл я по одинокой тропе. Своим видом лес внушал величие, а шорохи в нём отзывались в сердце моём тревогой и необъяснимым трепетом. Но был он пуст. Не было в нём ни живой души. Будто любое существо, коему доводилось ступать по влажной растительности, ощущало не поддающееся разумному объяснению, пагубное влияние деревьев и создаваемых ими теней. И ведь мне, равно как и, скорее всего, моим предшественникам, стали чудиться невыразимые очертания, мелькающие меж странных, возвышающих свои ветви
