какого-то второсортного призрака бояться. Мы с тобой и не таких тварей встречали, и одолевали их.
— Тут я с тобой не могу поспорить, — согласно кивнул Боб.
— К тому же, мы с тобой его уже как следует отделали. Кстати, ты ключи-то не потерял? — с легкой, почти незаметной насмешкой в голосе спросил Джим.
— Нет, все со мной. — Мужчина в возрасте заметил ее, но знал, что его напарник и друг не намеревался его обидеть, поэтому не обратил на это внимания.
Порывшись в своем кармане, Боб достал связку ключей, продемонстрировал их напарнику, потрясся ими перед его носом, затем нашел нужный ключ и сунул его в замочную скважину. Зайдя в дом, Джим сразу же почувствовал тот самый неприятный запах, присущий всем брошенным, или, по крайней мере, давно не заселенным жилищам. Он их никогда не любил, и в особенности после того, как начал охотиться. Это был запах опасности и предвестник чего-то плохого.
Кампания, взявшаяся за продажу дома после того, как владелец этой недвижимости, глава семейства по имени Эдвард Блэк, взбесившись одним вечером во время ужина, зверски перерезал ножом для мяса всю свою семью, то есть жену и двоих семи и девятилетних сыновей, уже почти отчаялась его кому-нибудь продать. Во время опроса в полиции убийца все подробнейшим образом рассказал, да таким спокойным тоном, словно заказывал себе вино в ресторане.
Вызвало ярость в Эдварде Блэке то, что его, на тот момент уже покойная, жена заступилась за своего старшего сына, когда он отчитывал ребенка за плохое поведение.
Спросите, что же тут такого, когда отец ругает своего сына? Ничего. Абсолютно ничего. Но Эдвард во время своих нотаций, которые были слишком уж агрессивными для обычного воспитания, был очень старателен, и вдобавок ко всему сопровождал все грязными ругательствами и маканием головы ребенка в тарелку с пастой по-итальянски. Когда мать решила вмешаться и начала орать на мужа и пытаться загородить собой несчастного мальчика, тот просто схватило нож со стола и на глазах у детей, без малейших колебаний, пырнул ее в горло, угодив при этом прямо в сонную артерию. Не обращая внимания на крики и мольбы старшего и плач младшего (которые были слышны — соседи подумали, что это бытовая ссора, а не массовое убийство, поэтому вместо вмешательства вызвали полицию, — аж в соседском доме), горе-отец хладнокровно расправился с сыновьями. Судя по заключению экспертов, после убийства младшего брата, заколотого в грудь тремя ударами, старший пытался сбежать, и был нагнан в коридоре. После окончания расправы Эдвард Блэк рассадил их за столом, вымыл руки и нож от крови, доел свою порцию, взял из холодильника бутылочку пивка и отправился принимать ванну. Смыв с себя остатки крови, и бросив красную одежду в корзину с грязным бельем, Эдвард почистил зубы, и уже тогда просто вызвал полицию. Пока они ехали на вызов, он переместил всех, уже изрядно похолодевших родных в гостиную и, рассадив их на диване и посадив младшего сына себе на колени, а второго обняв левой рукой за плечи, мужчина включил телевизор и до приезда полисменов смотрел вечернее ток-шоу и попивал содержимое новой, второй банки пива компании «LivingWater».
Спустя месяц он повесился на простынях в тюремной камере. Это, с одной стороны, было хорошо, что такой ублюдок, совершивший такое ужасное бесчинство, умер подобным образом (так думало почти все население и начальство тюрьмы), но было одно НО, о котором поначалу не было известно. Как говорят те немногие заключенные, с которыми он успел познакомиться, Эдвард Блэк за несколько недель до смерти был очень подавлен, во-первых, из-за содеянного, а во-вторых, из-за издевательств со стороны остальных сидельцев, которым было известно, за какие греховные деяния — как любил говорить их охранник-ханжа, — он попал в тюрьму. Таких заключенных там не любят, ведь это было даже хуже педофилии. В общем, жилось там ему ох как не сладко и не гладко.
В доме же с тех самых пор стали происходить странные вещи. Иногда риелторам все же удавалось заманить в жилье тех немногих покупателей, которые были не особо впечатлительными атеистами, но после осмотра и лицезрения бьющейся посуды, трескающихся стекол и маленьких бледных окровавленных мальчиков с кухонными ножами, все посетители вылетали из дома, словно пробки из бутылок растрясенного шампанского. А после последнего случая, произошедшего месяц назад, когда мужчина в одиночестве отлучился на несколько минут в уборную, а после тревоги риелтора из-за долгого отсутствие был найден едва живым с пробитой об угол раковины головой, было решено вызвать кого-нибудь, кто разбирается и может помочь в таких специфичных делах.
Выяснив, где были похоронены все жертвы, он вместе с Бобом приехал на кладбище, нашел тела убиенных и сжег их кости, прежде посыпав останки смесью соли и крошек серебра и окропив все это дело святой водой. По идее дело было сделано, но они решили еще одну ночь переждать в доме и убедиться в положительном результате проделанной работы. «Имидж и репутация превыше всего», — как частенько любил говорить Боб.
Пройдя в гостиную и включив свет, они уселись на диван (новый, а не тот, на котором сидели мертвецы) и принялись каждый заниматься своим делом. Джим играл в какую-то игру на телефоне, смысл которой заключался в сборе бананов обезьяной, скачущей по лианам и деревьям, а Боб с интересом читал книгу «Прощай, оружие!». Творчество Эрнеста Хемингуэя ему очень нравилось, а в особенности произведение «Старик и море». Иногда он ощущал себя неким подобием главного персонажа.
— Как ты думаешь, — прерывая тишину, нарушаемую лишь перелистыванием шуршащих сухих страниц и стуков пальцев по стеклу экрана телефона, спросил Джим, — что было у этого Эдварда в голове? Ведь его посадили, а значит, он был вменяемым.
— Понятия не имею, — вздохнув, оторвался от чтения Боб, но глаза поднимать не стал, делая вид, словно все еще погружен в чтение. — И даже знать не хочу. Не понимаю, зачем вообще таких психов сажают в тюрьму, кормят и поят, тратят деньги государства на всех этих маньяков, педофилов, и подобных им уродов, сидящих по несколько пожизненных сроков за изнасилования и убийства детей. Сажали бы их на электрический стул, или хотя бы кастрировали и отправляли куда-нибудь в урановые шахты на работу. Меньше расходов, больше пользы, да и остальным неповадно будет.
— Не знаю, — пожал плечами в ответ Джим. — Мне кажется,
