урод, козлина бухая!
– Ага, и не говори! У меня притом, артрит, а я стою там буквой «зю» и не высовываюсь, понимаешь ты! А он такой: «Дай хоть сыночка поцелую, чё ты такая вредная-то?»
– Фу-у-у-у-у!!!
– Точно, оно! А мамаша-то, Газизовна, вторит: «Да вот, прости, Коленька, зять мой дорогой, что вырастила тебе такую жену непутёвую! Вроде и умница, на одни пятёрки, вот с такой медалью школу кончала, и красавица, и скромница…» Мужиков, говорит, сроду не водила! А этот хрен собачий ещё спорит: а это, говорит, мы не знаем, чего она, пока я в дальнобой ходил! В какой, хочу орать, в дальнобой? Ты ж скотина, ни дня не работал, чего ты заливаешь, шпротина ты тухлая!
– Вот-вот! Поубивала бы!
– Дак поздно, дохлые уже оба-два, что мамаша, что зятёк ейный! Танька чё-то возражать, да сынок заревел. Она его гладит, рот закрывает, чупа-чупс с пола еле подняла, дрожит вся, а мамонька родная ещё ржет, манда! Ну, говорит, и растяпа ты, Танюшка, у меня! А ты, говорит, Коленька, не сомневайся, я уж за ней глаз да глаз! Тут она тебе верна, как пёс дворовый, со двора она у меня ни-ни! Я ж, говорит, сама женщина чистая, безгрешная, ну хоть что-то от меня взяла! А то, что борщи-калачи не пекла, ты прости меня, и её прости. Ну, говорит, хочешь, ноги тебе поцелую? И поползла к нему, изуверу, на карачках, а тот ещё приосанился, лапу выставил, мол, валяй!
– А ты чего? Так и глядела?!
– А я чего?! Я те скажу чего! Я тут телефон выхватила, милицию набрала! Слава богу, сообразила сказать, что тут чужой мужик, первый раз вижу, вломился к Таньке, соседке моей, и угрожает!
– И чё, приехали?!
– Дак а то ж! Меня участковый знаешь, как уважает! Как чё мимо идёт – я ему: «Как ваше ничего, зайдите уж на пять минуточек, дорогой вы наш, защитник-охранник, я пирожков напекла!» А он мои пирожки у-у-у-у, знаешь, как уважает? Особенно с клюковкой – на самогоне сама кажное лето ставлю! Она у меня и неядрёная, и сладкая, и в меру такая кислая…
– Это ты потом расскажешь, чё там клюковка-хренуковка, ты про милицию давай!
– Неблагодарная ты! Я тебе такую историю, а тебе – милицию! Ладно, милиция, приехали, чего, я ж говорю.
– И забрали?
– Хе-хе, забрали, а то! Я ж просила, не кто-нибудь! Тут, конечно, труповозка нужнее, ну это я смолчала, не дура совсем! Этот урод ещё: «О, здрасти, стерва баба Шур». Я на него машу: «Не знаю я, кто ты такой и откуда взял, что я баба Шур, когда Александра Степановна!» А как мамашу вели, я уже не глядела, меня их старшой в машину отвёл, чтоб не мёрзла там стоять в подъезде. Уважают!
– Ну и дела… к нам, дык, не едут, когда наркоманы эти малолетние орут под окном! Сказать, что ль, в другой раз, что от тебя?
– Скажи, чего! Они послушаются, они меня вона как уважают!
– Ага, надо бы, что ль, попробовать… Слушай, а это… Танька-то чего?
– Да незнай чего! Исчезла.
– Как так?!
– Ну, вот так… Я видала её на другое утро, спать не могла, всё ворочалась, на рассвете вскочила, хоть за молоком свежим зайду, думаю, в тот магаз… Ну в который мы с тобой ещё за мороженым девчонками бегали!
– Да ну, не закрыли, что ль?!
– Не закрыли, прикинь? Всё позакрывали, ворюги, всё растащили, а магаз-то как был, так и есть! Даже покрасили да решётки новые поставили – зелёные были, а теперь жёлтые!
– Хорошо, слушай, а?
– Хорошо вообще! Я туда за молоком прошвырнуться люблю, ну вот и пошла опять, прям к открытию, пока свеженькое. Блинов, думаю, поставлю, и пойду. Ну и пошла, туман такой стоит и… Танька!
– Чё она?
– Тоже стоит! Я к ней аккуратно так – чего, мол, ты, Татьяна, куда собралась? А она: «Дак в милицию, тёть Саш! Показания давать». Я покивала и думаю: незнай, показать, незнай, нет, что знаю… Ну, не стала! А она мальчонку своего за руку держит, тот спит на ходу.
– Жалко…
– Жалко, ага! Так я пошла, и она пошла. Я в одну сторону, она – в другую, со двора. Я оглянулась ещё, а она уже в тумане так… растворилась…
– Ух, едрить… И чего, чего?!
– И ничего… больше я её не видела.
– Дела…
– Дела! А ты говоришь – мать. Кому мать, а кому и…
В оформлении обложки использовано изображение с бесплатного фотостока Pixabay.com. Автор Pete Linforth TheDigitalArtist.
