Вода у берега была мелкой и ясной, как хрусталь, так что Кент мог видеть волнистый песок, сиявший в глубине, пурпурные водоросли и пугливые морские создания, которые разлетались во все стороны от его весла, а затем вновь собирались в стайки.
Мягко, как бархат бархата, каноэ коснулось песка. Кент вскочил на ноги и сделал несколько неуверенных шагов, вытягивая лодку повыше под деревья, перевернул ее кверху дном и рухнул рядом, закопавшись лицом в песок. Сон объял его, унося прочь страх перед страхом, но голод, жажда и лихорадка не отпускали его мысли, принося видения. Кенту снилась веревка, впивавшаяся в шею, драка в лесу, выстрелы. Он видел лагерь, собранные им сорок фунтов смолы, Тулли и Бейтса. Ему снились костер и закопченный котелок, тяжелая вонь несвежего белья, засаленные карты и новая колода, которую он берег, чтобы удивить остальных. Все это виделось ему, пока он лежал лицом на песке. Только образ мертвеца не посетил его.
Тени листьев скользили по его светлым волосам, свалявшимся в короткие завитки. Вокруг порхала бабочка, присаживаясь ему то на ногу, то на тыльную сторону загорелой руки. Весь день пчелы жужжали над лесными цветами. Листья деревьев неслышно покачивались. Вдоль берега по кромке воды бродили ржанки. Невысокая волна, задремавшая на песке, отражала небо.
Сумерки потушили зенит, ветер улетел вглубь леса, а на небесах неясно замерцали звезды.
Пришла ночь. Среди деревьев заметался мотылек, жук погудел над кучей водорослей, упал и закопошился в песке. Где-то в лесу обозначился новый звук — безостановочная мелодичная песня ручейка. Кент слышал ее, она проникла в его сны, серебряной иглой покалывая пересохшее горло и потрескавшиеся губы. Но даже она не смогла пробудить его, прохлада ночи обвила с ног до головы.
Перед рассветом пробудилась и засвистела какая-то птица. Остальные заволновались, еще не совсем проснувшись. На берегу чайка расправила затекшие крылья, почистила перья, почесала встрепанную шею и сонно сделала пару шажков к воде.
С туманного берега прилетел бриз, встопорщивший перья спящих чаек и заставивший перешептываться листья. На дереве хрустнул сучок, отломился и упал. Кент вздрогнул, беспокойно вздохнул и, дрожа, пробудился.
Услышав песнь ручья, он заковылял в лес. В сером утреннем свете растянулся у узкого глубокого потока и погрузил голову в воду. Рядом с ним пила из лужицы птичка, пушистая, ясноглазая и бесстрашная.
Не обращая внимания на капли влаги на губах и подбородке, Кент поднялся, его движения были гораздо увереннее. Достав нож, он выкопал несколько белых кореньев, путаница которых свисала над водой, вымыл их в потоке и съел.
Солнце было уже высоко, когда он вернулся к каноэ, но неподвижный полог тумана по-прежнему висел над водой, скрывая из виду океан.
Кент поднял каноэ и надел его себе на голову, взял весло и шест в руки и направился в лес.
Опустив его, он некоторое время стоял, открывая и закрывая нож. Затем он посмотрел на деревья, на которых сидели птицы — если бы только он сумел поймать их. На песке у берега ручья отпечатались его пальцы, а рядом с ними — заостренное оленье копытце.
А у него был только нож. Он снова открыл его и взглянул на лезвие.
Днем от выкопал несколько моллюсков и съел их сырыми. Побродив по мелководью, он попытался поймать рыбу с помощью шеста, но не добыл ничего, кроме единственного желтого краба.
Кент мечтал о костре. Он отколол и отбил несколько кусков камня, похожего на кремень, соскреб трут с ветви высушенного солнцем дерева. Его костяшки кровоточили, но огонь так и не загорелся.
Ночью он слышал в лесу оленей и не смог уснуть от кружившихся в голове мыслей. Когда над стеной тумана поднялось солнце, он снова пошел к ручью, чтобы напиться, достал и расколол зубами несколько раковин моллюсков. Вновь он попытался добыть огонь, желая его так, как никогда не жаждал воды, его пальцы кровоточили, а нож впустую царапал кремень.
Его рассудок, наверное, несколько помутился. Кенту начало казаться, что белый пляж подымается и опадает, как скатерть, развешенная над камином. Птички, сновавшие по песку, казались большими и сочными, как перепелки, и он гонялся за ними, швыряя в них раковины и куски плавника[6], покуда не обессилел настолько, что едва мог стоять на ногах, бредя по пляжу — или скатерти, чтобы это ни было. Ночью его будили олени — он слышал, как они плещутся и фыркают на берегу ручья. Один раз он поднялся и бросился за ними с ножом в руке, но споткнулся и упал в воду. Это привело его в чувства и он, дрожа, вернулся к каноэ.
Утром он вновь напился из ручья, лежа на песке, по которому, оставляя четкие следы-сердечки, прошли бесчисленные копытца. Снова он раскалывал ракушки и глотал их со стоном отчаяния.
Весь день белый пляж подымался и опадал перед его взором. Иногда Кент принимался охотиться на птиц, пока неустойчивый берег не подставил ему подножку, отчего он навзничь рухнул на песок. Тогда несчастный поднялся и, беспрестанно всхлипывая, побрел в тень леса, глядя на крохотных певчих птичек на ветвях.
В его липких от крови руках не было сил, так что когда он ударил сталью по кремню, ни единой искры не появилось из-под ножа.
Он начал бояться приближающейся ночи, того, что опять услышит, как крупные теплые олени пробираются через заросли. Ужас набросился внезапно, но он опустил голову, сжал зубы и снова сумел стряхнуть его с себя.
После этого он бесцельно побрел в лес, протискиваясь сквозь кусты, мимо деревьев, шагая по мхам, лозам и покрытым лишайниками пням, и его исцарапанные руки безвольно висели по бокам.
Когда он вышел из леса на еще один пляж, солнце уже скрылось в тумане, и песок, окрашенный закатом в красный, казался мягким и горячим.
И на нем, у самых его ног лежала спящая девушка с красивыми руками и смуглой и ровной, как цветок на золотистом пляже, кожей, завернувшаяся в шелк собственных черных волос.
Над его головой закричала и захлопала крыльями чайка. Девушка открыла глаза, темные, как полночь, и с ее губ сорвался возглас, приглушенный сном: «Айхо!»
Она поднялась, протирая бархатные глаза. «Айхо! — воскликнула она вновь в изумлении. — Айнах!»
Золотой песок ласково касался ее маленьких ног. Ее щеки порозовели. «И-хо! И-хо!» — прошептала она, пряча лицо в волосах.
Мост звезд перекинулся между небесных морей, Луна и Солнце — странники, что идут по нему. Это было известно и в доме Исанти[7] сотни лет назад. Часке сказал о том Харпаму, а Харпам, узнав, передал Хапеде. Так это знание перешло к Гарке, а от Виноны к Вегарке, здесь и там, по всему миру, слухами и разговорами, пока оно не дошло до Острова Скорби. А как? Бог знает.
