— Тебе нельзя здесь оставаться — произнес он, наконец. Почему-то он сразу поверил рассказанному. — Никогда не хотела пробраться к своим, за Урал?
— Хотела, а толку — пожала плечами Катя — кому я там нужна, подстилка немецкая? У наших там своих проблем хватает, кроме как со мной возиться. Конечно, там свои, там советские — думаешь, забыла я? Да только мне туда ходу уже нет. Нет, чувствую, так я и умруфашистской блядью. — грустно закончила Катя. — Недолго осталось, скоро жизнь уже так опостылеет что или из окна выброшусь или сбегу отсюда и утоплюсь в Пруду.
— Ерунду не говори — неожиданно зло сказал Майер. — Выберешься ты отсюда! Обязательно выберешься! Пусть я и сам сдохну, если не вытащу тебя из фашистского гадючника!
Катя посмотрела на него широко раскрытыми от ужаса глазами.
— Что вы такое говорите герр Майер?
— Хватит меня «херром» обзывать — резко сказал он. И затем — словно в омут нырнул — выдохнул. — И никакой я не Майер. Михаилом меня зовут, Михаилом Поляковым — глядя в испуганные глаза девушки он усмехнулся — что не ждала такого, Катюша? Я и немец тотолько по отцу-кулаку, которого еще в 23-м как контру в расход пустили. Я когда подрос письмо написал самому вождю — с просьбой и фамилию сменить и вообще от отца изменника отречься. А потом пошел в разведывательную школу в Москве. Тогда и разработали план этот — по внедрению к фашистам. Сначала меня вывели на одного местного абверовца, что в столице работал, да нашими давно был перевербован. С ним мы и придумали этот план — на Волге контрреволюционную организацию создать. Тогда я и вернулся в Энгельс — там думали, что без вести пропал — я сказал, что в бегах, что паспорт сменил. Потом через нужных людей слух пустил, что у меня с Абвером уже контакты отлажены. И ко мне потянулась всякая шваль контрреволюционная, все немцы из тех, что против Советской власти камень за пазухой держали. Никто не ушел от пролетарского гнева, все получили свое — кто в лагерях, а кто и в чистом поле у оврага. А потом еще придумали легенду, чтобы я в Германию перебрался. Там вон видишь, до каких чинов дошел — он пренебрежительно ткнул пальцем в погоны на кителе — да вот только все без толку, как оказалось. Кто же знал, что так оно выйдет — с детства же пели, что «Красная армия всех сильней», верили, что где-то да обломает себе зубы фашист — не под Ленинградом, так под Москвой, не под Москвой, так на Волге. Но пусть и потеряны и Москва и Сталинград — не потеряна еще Советская Россия. Я как раз бежать собирался за линию фронта — мне уже и приказ поступил из Новосибирска. Проберемся к местным партизанам — у меня с ними давно уже контакт налажен с группой Медутина, что к северу от Ижевска действуют. Они нас сквозь леса и болота проведут мимо Воткинска, а там уже другие партизаны будут. Так до самой Перми доберемся, а уж там не пропадем — у генерального комиссара Перми, что всем краем заведует, первый советник есть по делам местных — так вот он наш человек. Он поможет нам до Урала добраться, а там уже наши войска будут. Да что я за большевик буду, если девчонку из фашистских лап не вырву? Там за Уралом я тебя тоже не оставлю, заживем хорошо, нам бы только до Новосибирска добраться.
Во время всей этой тирады Катя недоверчиво смотрела на Михаила не в силах поверить в сказанное. Тот перехватил ее взгляд и рассмеялся:
— Не веришь? Ну, тогда сюда смотри.
С этими словами он выхватил именной кортик, осторожно, распорол подкладку на кителе и бережно достал сложенный вчетверо пожелтевший клочок бумаги.
— С этим пропуском я везде пройду — гордо сказал он — раньше и в сам Кремль можно было спокойно войти с этой бумажкой. Ее я должен предъявить первому красному командарму которого встречу. Да ты не на документ, ты на подпись смотри. Ну что теперь убедилась?
Катя кивнула не в силах оторвать взгляда от небольшого клочка бумаги в самом низу которого виднелась замысловатая закорючка — подпись человека чье слово и поныне считается законом для всех, кто еще воюет под алым знаменем с золотой звездой, серпом и молотом.
— Вот так — удовлетворенно сказал Михаил пряча квиток в карман — ничего китель починить — это пустяк. Все равно последние дни ношу. Ну, теперь веришь?
Катя кивнула, ее глаза сияли.
— Ты мне вот, что скажи — у тебя еще родные какие остались?
— Дядька в деревне живет — сказала Катя — на днях упросила коменданта, чтобы я к нему съездила.
— Отлично — потер руки Поляков — где эта его деревня?
— К северо-востоку от города, двадцать километров.
— Еще лучше. Значит к нему и поедешь, а оттуда — мы прямиком к Медутину. Да и дядьке твоему лучше с нами поехать — фрицы его не пощадят. Ну что, ты решилась?
— Миша — неожиданно тихим голосом спросила Катя и у советского разведчика вновь защемило сердце — столько скрытой боли и одновременно надежды было в этом голосе. И как давно его уже никто не называл так. — Миша, скажи мы победим? Ведь нас все гонят и гонят на Восток. Есть хоть какая-то надежда?
— Разумеется есть — убежденно сказал Михаил. — Я же говорил — с потерей Москвы не потеряна Россия. Вся Сибирь еще наша, большая часть Дальнего Востока тоже — пусть немцы или японцы попробуют в тайге повоевать. Да и союзники они аховые, только и ждут времени чтобы друг другу в глотку вцепится. Человек человеку волк — этого у империалистов не отнимешь. Мы не можем не победить, мы обязаны это сделать. Ты же в школе историю учила? — Катя кивнула — было у нас и Смутное время и с шведами воевали и Наполеон приходил — тогда тоже многим казалось, что все потеряно — ан нет, всех мы разгромили рано или поздно. Так и с фашистами будет. У них танки, самолеты, артиллерия, деньги, но главного у них нет — Правды. А кто без правды воюет, тот победить не может. А мы — сможем! Мы ведь русские, с нами Бог.
— Бооог!? — округлила глаза Катя и вдруг дико, страшно расхохоталась в лицо ошеломленному советскому разведчику. — Красиво поешь, сволочь краснопузая, но вот это уже перебор!!! Ты же атеист, безбожник!!! Врал бы мразь комиссарская, да не завирался. — Она повысила голос, в ее глазах блестела бешеная злоба — Эй кто там есть? Довольно, не могу я больше с этой гнидой в одной комнате находиться!
С треском распахнулась дверь и в комнату вломилось с десяток дюжих парней в гестаповской форме. Они мигом скрутили ошеломленного Полякова и бросили лицом на пол. Катерина, даже не обеспокоившись тем, чтобы прикрыть свою наготу хохотала какбезумная глядя на то с какой бессильной ненавистью смотрит на нее советский разведчик.
Вслед за гестаповцами в комнату вошла женщина — высокая красавица лет двадцати пяти, в сером однобортном кителе и серой же юбке. На нагрудном кармане кителя красовалась овальная черная нашивка с серебристым кантом, на которой серебристыми нитками были вышиты руны СС, в верхней части левого рукава был виднелся имперский орел. Такой же орел украшал и пилотку из черной шерсти, прикрывавшую светлые волосы, уложенные в затейливую прическу. Дюжие верзилы в черной форме казавшиеся великанами рядом с этой хрупкой девушкой, тем не менее, относились к ней с заметным почтением, хотя формально она была всего лишь «СС-хельферин»[4], машинистка при Фердинанде фон Барнхельме, начальнике Иженбургского отделения гестапо. Но в гестапо знали, что за этой маской скрывается — фройляйн Фрейя фон Заксенбург-Ойген, одна из первых «возвеличенных женщин» — выпускниц эсэсовских «Женских академий мудрости и красоты». Создание этих учреждений было смелым шагом со стороны Гиммлера, так как это противоречило всей концепции Гитлера относительно женщин в которых он видел в первую очередь многодетных матерей и трудолюбивых домохозяек. Но Гиммлер сумел убедить его, что будущая элита Рейха должна включать оба пола — элита, для которой не писаны жесткие рамки придуманные для обывателей. В стенах «Женских академий мудрости и красоты» романтичный Гиммлер пестовал женский вариант будущей нацисткой элиты- остроумных, обаятельных женщин, предмета восхищения и вожделения всех партийных функционеров. Обучение верховой езде, плаванью, езде на автомобиле, стрельба из пистолета чередовались с занятиями по истории, искусству, обучению иностранным языкам, основам дипломатии игре в шахматы, что, по мнению Гиммлера, должно было расширить умственные возможности женщин и выработать быстроту реакций. Уроженка знатного баронского рода из Ганновера, Кристина фон Заксенбург-Ойген, прошла обучение в Академии, потом получила свое первое задание — во вновь обретенных африканскиз колониях Германии. Вернувшись оттуда она нареклась новым, выбранным ею самою имя — Фрейя, в честь богини любви. Еще полтора года она работала в различных европейских столицах, где проявила себя наилучшим образом в разведывательной работе. Следующим этапом ее карьеры должно было стать замужество с кем-то из перспективных офицеров СС или сотрудников правительственных структур. Вместо этого Фрейя вдруг решает отправиться служить фатерланду на Восточный фронт, где войска союзников стойко отбивали выдыхающиеся волны красного потопа накатывающегося из-за Урала. Это решение стало загадкой для многих, но еще большей загадкой, было то, что Гиммлер дал разрешение на подобную авантюру для девушки которую он по праву считал одной из самых перспективных выпускниц своих академий. Здесь на окраине Идель-Урала, Фрейя фон Заксенбург-Ойген освоилась очень быстро, фактически забрав в свои ручки все нити управления местными отделениями РСХА[5] — в том числе и разумеется и гестапо, по сути став «серым кардиналом» при фон Барнхельме, все больше превращавшимся в сугубо представительскую фигуру.
