— Вы написали прекрасную поэму.
Хоффман кивнул с вялой улыбкой. Он давно уже искал благовидный предлог для того, чтобы уйти. Несколько слов полусумасшедшего критика, кажется, могли помочь ему в этом.
— Выбранная тема, сюжет… — пробурчал Лаупгейм, — все свидетельствует о недюжинном таланте.
Хоффман поклонился и раскрыл было рот, чтобы громко сослаться на головную боль, но следующая фраза старика поразила его.
— Что же касается стиля… То, сдается мне, вы повторяете одного малоизвестного поэта.
— Вот как?
— Да. Монбризона, если вам известно это имя.
— Нет, я не слышал о нем.
— Странно. Его история наделала тогда много шума. Он вызвал на дуэль маркиза Делакура и смертельно ранил его. Маркиз умер на руках короля.
— Я всегда был далек от суеты света… — пробормотал Хоффман.
— Возможно, эта история прошла мимо меня… Я слишком много времени и сил тратил на литературные занятия.
Лаупгейм молчал с прежней мрачностью, но под его пронзительным взглядом Хоффман слегка похолодел.
— Этого поэта, конечно, казнили? — спросил он, торопясь прервать паузу.
— Нет. Ходили слуги, что он то ли отравился, то ли тайно покинул пределы королевства. Его стихи еще долгое время ходили в списках…
Хоффман пробормотал что-то вроде "благодарю за беседу" и хотел откланяться, но появление новых лиц снова задержало его: вошли Лефевр и Марианна Леви.
— Вот и наш гений, Мари! — громко сказал Лефевр, приближаясь. Хоффман почувствовал, что может попасть сейчас в неприятную ситуацию, но отступать было поздно.
— Вы, кажется, о чем-то беседовали? — спросила фаворитка, взглянув на Лаупгейма и — с интересом — на Хоффмана.
— Мы… да, о… — начал было Хоффман.
— Мы вспоминали Монбризона, — заявил Лаупгейм очень некстати: ему, как, впрочем, и Хоффману, было хорошо известно об истинных причинах ссоры между маркизом и Монбризоном. — Представьте себе, нашему мэтру ничего не известно об этой истории.
— Неужели? — Марианна Леви повернулась к Хоффману.
— Увы, — ответил тот. — В то время мне было не до историй, точнее, не до светских ссор, а тем более сплетен.
— Вы неудачно выразились, дорогой мой, — поспешно вставил Лефевр. — Следовало просто сказать: я ничего не знал.
— А я слышала… — проговорила Марианна, глядя Хоффману в глаза, но тут же замолчала, но окончание фразы как бы передалось Хоффману без слов: "…что вы были не только знакомы с Монбирзоном, но даже дружили с ним". К счастью, опять вмешался Лефевр:
— Старая и дурацкая история! Не понимаю, почему вы ее вспомнили.
— Господин Лаупгейм заметил, что стиль моей поэмы напоминает поэзию Монбризона, — натянуто улыбнулся Хоффман.
— Очень напоминает, — мрачно подтвердил старый критик.
— Возможно, — смягчилась Марианна. — Но еще более возможно, и даже очевидно, что наш старый друг Лаупгейм — как это? — "чертовски пьян".
Лефевр воспользовался возникшей разрядкой и сказал Хоффману несколько слов, которые были как бы прелюдией к аудиенции с принцем. Принц прочел поэму. Принц очень доволен. Вольферману пора уступить свое место у трона. Хоффман немного успокоился: на Лаупгейма после слов фаворитки перестали обращать внимание. Хоффман впервые увидел Марианну Леви так близко. Она ему не понравилась. В ней не было утонченной светской красоты, не было, кажется, вообще ничего особенного, кроме, может быть, выражения лица — равнодушного и холодного; губы неуловимо меняли это выражение, придавая лицу то насмешливость, то презрительность, то — и Хоффман заметил это — беззащитность и усталость. Чем дольше Хоффман глядел на нее, тем привлекательнее и недоступнее она казалась. К концу вечера у него закружилась голова — как тогда, в день триумфа, — но не легко и приятно, а почти болезненно. Ради этой женщины, подумал он, Монбризону стоило рисковать головой. В один из моментов Марианна Леви бросила на него такой взгляд, что Хоффман почти поверил в себя, но Лефевр завладел всеобщим вниманием, заговорив о спорных вопросах поэзии. Граф Хеллеруп снова понес чепуху и Хоффман наконец раскланялся.
Монбризон уже не считал дни, проведенные в подземелье. Над потолоком еще тремя слоями располагались помещения дворца, и эта мысль приводила его в уныние. Каменные стены глухи и холодны. За дверью хрюкает и копошится Ваб — выродок, которого не умертвили при рождении, а заботливо вскормили и вырастили монахи странного ордена Гроба Господня — прежние хозяева дворца. Монбризон ходит вдоль стен. Хвалебная ода в честь короля — хороша ли она, или плоха — почти закончена. Монбризон не ждет вдохновения. Все, что у него еще осталось — это неугасимый огонь в груди, и только бумага и перо способны хотя бы на несколько часов увести творца из этой каменной темницы…
В коридоре темно и мрачно. Хропп держит лампу, Хоффман идет за ним. Они останавливаются одновременно.
— Итак, ты понял, — говорит Хоффман. — Передашь ему эти книги и несколько минут поговоришь с ним. Безразлично, о чем. Я буду ждать.
Хропп кивает с мрачным, обычным для него, видом, нажимает потайной рычаг и оказывается на лестнице. Огонек лампы обрисовывает его плечи и голову, освещает неровные стены. Стена смыкается, как вода. Хоффман курит сигару, роняя пепел на пол. Снова появляется Хропп.
— Ты говорил?
— Да, хозяин.
— Может быть, ты говорил недостаточно громко?
— Я едва не охрип и перепугал Ваба.
Хоффман усмехается. Монбризон лжет: там ничего не слышно, стены надежны, как Ваб.
— Хропп… Ты не боишься ада?..
Они уходят. Едва затихают звуки шагов, как из другого конца коридора появляется человек. В руках у него — потайной фонарь с задвижкой. Луч фонаря скачет по полу и стенам и замирает там, где только что беседовали Хоффман и Хропп. Человек неуверенной рукой ищет рычаг. Стена внезапно проваливается. Человек входит, добирается до металлической двери и долго осматривает ее. Прислушивается. Потом выходит. Тень его, упругая, как кошка, снова скачет вдоль стены, потом коридор снова погружается в беспросветный мрак.
У Марианны Леви узкие руки, тонкие брови, темные глаза. У нее фиолетовые волосы. Марианна Леви знает себе цену: она родилась и выросла в предместье, потеряла родителей, работала служанкой и прачкой, попала в бордель, и там началось ее возвышение. Ее расположения добивались. И она поднималась все выше и выше, пока не стала второй дамой королевства. Первая дама — сама королева. Из-за Марианны Леви дрались на дуэлях студенты и офицеры, поэты и министры, из-за нее стрелялись, бросали жен и детей. Но не было среди них ни одного, кто мог бы похвастаться взаимностью. Единственный человек, которого она почти полюбила
