Сидя за печеной курицей в ресторане Норт-Пойндекстера, он решил, что сделает все от него зависящее, чтобы принести пользу жителям Иерихона. Если, как у их библейских тезок, их стены превратились бы в руины, он предложил бы помочь горожанам возвести их снова. Он вспомнил трехмесячной давности семинар, посвященный тому, как реагировать на проблемы налогоплательщиков и быть сострадательным к их нуждам и проблемам. Он мысленно прорепетировал, как правильно разговаривать, чтобы не уподобляться копам или инквизиторам.
К девяти утра он уже покинул Норт-Пойндекстер и направился в Иерихон. Он уделил особое внимание внешнему виду и оделся не так официально, как обычно, – в твидовую куртку и серые слаксы вместо обычного костюма-тройки. Этому он научился на семинаре – большинство людей считает неофициальную одежду менее пугающей, а Мортону не хотелось с самого начала сурово обращаться с жителями Иерихона. Теперь он слушал легкую классику – она казалась более подходящей к этому теплому, ветреному дню – и восхищался пейзажем. Месяцем позже, когда деревья приобретут осеннее великолепие, поездка произвела бы более глубокое впечатление; теперь она была просто приятной, даже освежающей. Мортон пообещал себе сделать несколько фотографий перед отъездом, чтобы увезти с собой то удовольствие, с которым он думал о пункте назначения. Далекий городок вроде Иерихона вполне мог стать его тайным прибежищем на время отпуска; там он мог бы проводить несколько дней вдали от стрессов своей работы в неиспорченном цивилизацией месте. Он позволил себе полет фантазии: своей работой с горожанами он заслужил их уважение и, возможно, даже любовь некоторых и теперь считался их желанным гостем при ежегодных возвращениях. Ежегодных… Он хихикнул над своим мысленным каламбуром.[2] Затем сосредоточился на вождении и дороге, особо отметив несколько зданий, которые виднелись в отдалении, а потом и те, что поближе.
Для Мортона Иерихон начался зрелищем двух высоких викторианских чудовищ у изгиба дороги. Дома были полуразрушенные, с отслоившейся краской и разбитыми окнами, но даже в лучшие свои времена ни один из них не был безукоризненным образцом готического архитектурного стиля, в основном потому, что оба были слишком уж разукрашены – башенками и куполами, площадками с перильцами, и верандами, и вентиляционными окнами в таком невообразимом количестве, что сами основные линии домов казались затерянными среди всего этого вычурного изобилия. Мортон притормозил, проезжая мимо домов, и вообразил, что они склоняются друг к другу, шепчутся – две старые карги, наряженные в тщательно сшитые платья, вышедшие из моды. Он все еще укорял себя за чересчур живое воображение, когда замедлил движение – остальная часть городка как раз появилась в поле зрения.
На главной улице преобладала застройка XIX века, однако было и несколько более старых зданий в дальнем конце города. Две церкви, обе – строгие белые здания, одно со шпилем, другое с башенкой, располагались на противоположных сторонах улицы и на противоположных ее концах; более старое из двух – с башенкой, в дальнем конце, слева – не красили так долго, что дерево внизу под влиянием атмосферы стало напоминать серую чешую. Рядом с этой церковью стояло здание в федеральном стиле[3] с древней выцветшей вывеской, возвещавшей, что это – иерихонская гостиница. Между Мортоном и гостиницей находились: здание муниципалитета; одноэтажное здание с внушительным викторианским фасадом (позже оказалось, что это банк); почта образца 1930-х; нечто типа кафе – не кафе, а одно название, в здании, которое когда-то было частным домом, а теперь было отдано под офисы; маленький заброшенный парк; здание, похожее на конюшню, с рекламой еды, топлива и льда; скобяная лавка с выставленными в витрине водопроводными инструментами и запчастями; два маленьких деревянных дома, оба датируемых примерно 1850 годом, одно из них с вывеской, прикрепленной гвоздиками к двери: «Вязание и шитье, умеренные цены»; более поздний дом с цветными стеклами в стиле модерн над передней дверью; затем дом 1950-х в фермерском стиле, выглядевший здесь ужасно не к месту. Напротив него возвышалась церковь со шпилем; рядом с ней – открытый квартал, заросший сорняками, судя по табличке – Иерихон-парк, рядом со ржавой детской площадкой, которая оканчивалась у огороженного школьного двора; рядом с ним, напротив двух домов, был среднего размера магазин бакалейных товаров, с пыльными витринами и закрытыми дверями; позади магазина – еще один дом, переделанный под офис, который предлагал услуги Джона X. Лорера, бухгалтера; затем более позднее здание, в стиле «бетонная плита», с вывеской «Иерихонская лесопильная компания» над входом; наискосок от почты располагался универмаг Уоллеса, чьи витринные выставки устарели по меньшей мере на два года, а манекены выглядели как беглецы из черно-белых фильмов сороковых; подле него два магазинчика, один со сластями, другой – книжный; затем коробка здания напротив муниципалитета, вмещавшего полицейские силы на два человека и тюрьму на три камеры; пространство напротив гостиницы было намного больше, целых полтора квартала, отведенных под сад, теперь буйно разросшийся, – вокруг гротескного особняка, который начали в федеральном стиле, а оставшиеся два этажа достроили явно в викторианском. Вдоль улицы было припарковано пять разношерстных машин: двадцатилетний «чеви-пикап» у скобяной лавки, заляпанный грязью «эдсель» перед почтой, четырехлетний «кадиллак» через дорогу от банка, фургон возле универмага и вишневый спортивный «тандерберд» выпуска 1956 года у парка.
Мортон разглядывал город, отметив, что большинство второстепенных улочек были застроены домами на одну-две семьи и что никто, казалось, не проснулся, хотя время было ближе к обеду, чем к завтраку. Он двинулся по главной улице, ища признаки жизни.
В отдалении прозвенел школьный звонок, но это не привело к заметным изменениям на улице.
После краткого размышления Мортон потащился через улицу от городского особняка и принялся обозревать Иерихон, удивляясь, почему школьный звонок, казалось, не вызвал никакой реакции, кроме периодических раскатов смеха из добровольной пожарной части в полутора кварталах отсюда.
Прошел час, два. Мортон всерьез намеревался держать ушки на макушке или уделить внимание главной улице и, когда он это сделал, никаких перемен он не заметил. Неудивительно, что город находился в депрессии: никто здесь, казалось, не работал. Честно говоря, никто здесь вроде и не жил. Несмотря на всю свою решимость, Мортон начал клевать носом.
Он был разбужен на закате стуком в окно: какое-то лицо прижалось едва ли не к самому стеклу. Он выпрямился и привел себя в порядок, стараясь не выглядеть испуганным.
