Какое-то время казалось, что сейчас ночь. В мочевом пузыре не было позывов. Не было и тошнотворного послевкусия от гадкого сна.
Так почему он проснулся?
Кокон… Твердый деревянный кокон, тесный настолько, что тело напоминало лепешку. Брать одежду не по размеру – плохо. Брать гробы – еще хуже.
Смерть разгадала обманку с Именем…
Что-то твердое сковывало взгляд. На глаза положили монеты. Толстые и тяжелые, чтобы веки не открылись. Когда Великан моргнул, сталь заскрипела, но осталась на месте. Чтобы деньги не упали при переноске гроба, кто-то капнул на кожу клей.
До сих пор шрамы, словно уродливые розовые зрачки, следят за обстановкой, пока Большой Человек спит.
* * *
Ведьма приходит в себя, молча наблюдает за огоньком, грызущим сигаретный фильтр. В машине острый аромат жженого ацетатного волокна. Рокот двигателя кромсает ночь, пленница плачет.
* * *
Около десяти часов в могиле. Но десять часов – это здесь, наверху.
Там, внутри, – десять лет.
Во сне люди умирают, ибо наступает момент, когда они путают сон со смертью…
Великан решил, что наступила расплата за сон. Темная, тесная, обездвиживающая. Наверное, так сознание чувствует себя в коматозном теле.
Кара за сладкую негу под одеялом. Будто стигматы, ссадины на веках сочились теплым.
А потом темнота стала плеваться голосами мертвецов. Так стонут чайки, предвкушая славную бурю. Они выли и перешептывались по ту сторону досок.
По дереву застучало. Что-то, одновременно напоминающее стук тонких детских пальчиков и тиканье часов. Словно будильник отсчитывал мгновения до пробуждения.
Но из этого сна не было выхода.
Пальчиков стало катастрофически много. Их обладатели жутко злились на то, что Бог шепнул кому-то на ухо: «Проснись и дыши».
Пальчики и чайки, пальчики и чайки, злые пальчики и…
Чтобы спастись, нужно кричать. Даже когда в гробу остался только углекислый газ. Глотать его и выпускать наружу, процеживая сквозь опухшие связки порции страха.
Пальчайкипальчайкипальчайки!
Что-то лопнуло от боли, заливая горло кровью.
Сквозь шум пробился звук лопат могильщиков, копающих яму поблизости. Великана отрыли те же, что на похоронах засыпали его землей. Никто из них не слышал постукиваний и птичьего стона.
Когда почву раскидывали, мертвецы захлебывались от ненависти. Они завидовали.
Так появились Чайкины Песни.
Могила выплюнула его иным.
Несколько недель Большой Седой Человек не осознавал, что находится уже не в гробу. Великан очнулся в кровати, обнявшей тело толстыми кожаными ремнями. От вони мочи, лекарств и сумасшествия в голове клубилась вязкая химическая пустота. Далеко на периферии звучали голоса, которым уже не исчезнуть.
Большой Седой Человек уйдет из желтого дома лишь через год. Это случится весной. Очень скоро в бархатной темноте майской ночи он откроет еще одну железную истину.
Песни чаек нужно слушать.
То была ночь прощания с одиночеством.
Тогда, наверное, старая соседка и стала вынюхивать.
* * *
Иногда Господь бродил по кладбищам, говоря мертвецам «встань и иди».
Голоса мертвых похожи на крики чаек.
* * *
Карга пытается говорить, но захлебывается словами. Ее взгляд соскакивает на боковое зеркало. Там отражается заднее сиденье и девушка, чье имя Великан позабыл.
Позабыть – не страшно. Ей все равно понадобится другое – то, что обманет смерть. Но над этим еще будет время подумать.
Пленница плачет. Ей жутко, тем не менее она понятия не имеет о страхе. Ее седые волосы – это старение, а не результат вечности, проведенной в могиле.
Дорога заканчивается.
* * *
Ощущение слежки появилось внезапно. Хлопая в ночи крышкой багажника, Великан чуял взгляд из старухиного окна. Приходилось ставить машину у крыльца…
Спустя несколько дней старуха появилась у палисадника. Делая вид, что рассматривает сорняки, она пялилась в оконные стекла. Когда Большой Человек вышел и молча уставился на соседку, она удалилась.
Осень будто подстегнула старухино любопытство.
Как он поживает? Куда ездит ночью? Что думает о делах, которые творятся в городе?
Она постоянно называла его первое имя, накликая смерть.
Карга получала односложные ответы, но думала, что это все из-за поврежденных связок Великана.
Большой Человек предпочитал просто не попадаться ей на глаза. Почуяв это, старая карга, как коршун, выпустила когти любопытства.
В городе, судя по газетам и новостям, люди боялись. Потому что Господь произносил имена, и ему это нравилось.
В конце зимы старуха постучала в дверь. Дождавшись, пока Великан откроет, старая змея едва не проскользнула в комнату. Голосом, похожим на скрип ржавых ворот, она позвала своего кота.
– Я видела его на вашей форточке. Может, он заскочил внутрь? Бабник? Бааааабник?
Омерзительное имя. Такое могла придумать только омерзительная хозяйка.
– Бааааааабник… Вы можете глянуть его по комнатам? – Она лгала, а маленькие черные глазки пялились вглубь дома, за спину Великану.
Затем карга сказала такое, от чего кожа пошла мурашками. Великан вспомнил, что оставил лопату на крыльце (привет от госпожи Сонливости). Что он копал во время морозов, если все лезвие измазано землей?
Тварь вынюхивала!
В ту же ночь его обычно молчаливое семейство обрело голос. Их беспокоила старуха.
* * *
Аромат «Мальборо» мешается с привкусом страха и терпким запахом с задних сидений. Под блюз ночной радиостанции сигарета впрыскивает в легкие дозу жженого табака.
Чайкины песни ложатся на музыку, и от какофонии виски пульсируют болью. Лицо девушки в зеркале непроницаемо – она опасается старухи. Дым приносит облегчение.
Короткая передышка в середине ночи.
* * *
Последние дни беспокойство чувствовалось особенно сильно. Наливаясь злобной тревогой, Большой Человек разделывал цыплят, представляя, что каждая тушка – лицо карги.
Чайки в голове успокоились. Впервые за долгое время. Позднее окажется, что они лишь притаились в закоулках сознания, ожидая, когда жизнь слетит в кювет.
Потом настала ночь, подходящая для того, чтобы выбраться из дома.
Такими ночами Господь бродит по кладбищам. Великан шел по его следам. Он слушал…
Слушать. Ветер в кронах – не то. Слушать. Шорох травы. Совиные крылья. Сердце. Тучи.
Едва Большой Человек решил, что ничего не будет, крик, на грани слышимости и возможностей связок, мячиком отскочил от памятников.
Бог произнес: «…встань и иди».
Девочка, спящая сзади, – чтобы пройти к ней, нужно было порвать в клочья паутину сумеречных шорохов. В ту ночь было тяжело как никогда. И жутко. И тоскливо.
