— Не бойся, я с тобой! — прозвучал около него голос Дэзи.
И он смирился, пал ниц к стопам незримой и покорным и преданным голосом шептал:
— Ничего не знаю, ничего не понимаю, но чувствую, что ты со мной!
— Думай обо мне, и ты всегда и всюду найдешь меня.
Душа его замкнулась, стала всему чужая, погрузилась в продолжительное омертвение.
Когда он поднялся с земли, пещера была залита бледным голубоватым светом. Бафомет стоял как пурпурный пылающий куст, а у ног его на распятое белое тело Дэзи вползала крадущаяся тень пантеры, замыкавшая ее в свои объятия.
Пещера была пуста. Нечеловеческая боязнь за Дэзи до того напрягла его ослабевшие силы, что он громко закричал и бросился в ужасе и безумии на прозрачную стену, желая прийти ей на помощь.
Вдруг все исчезло, бронзовая дверь шумно захлопнулась, и он снова очутился перед угрюмым, разваливающимся зданием, неуверенный, нерешительный и беспомощный, как и раньше, будто совсем не входил туда.
«Куда она могла деться?» — думал он, как и раньше, ничего не помня, обводя удивленными глазами развалины.
Обойдя все здание снова и увидев, что все входы по-прежнему наглухо заколочены, он остановился в неуверенности, не зная, что предпринять.
Уже светало. Зарево Лондона догорало на побледневшем небе, подернутом мертвым сероватым полусветом; звезды замирали, как глаза, заволакивающиеся мертвенными веками; растерзанные синеватые тучи проносились совсем низко с каким-то немым криком; вихрь терзал деревья, которые просыпались от тяжелого сна и протягивали мокрые, черные, наболевшие ветви. День поднимался медленно и тяжело, мучительно промокший и окоченевший от холода. Всюду блестели синеватые лужи воды, суровые очертания развалин казались отчетливее и больше, глухие и слепые поля убегали во тьму, мир возникал из хаоса бледнеющего мрака.
И Зенон как бы поднялся из ночи забытья. Его разбудили холод и вихрь, и он, уже не колеблясь, покинул развалины и поспешно направился к вокзалу.
В тени деревьев еще таилась тревожная ночь. Он шел по аллее, образуемой огромными деревьями, которые под ударами ветра выли дикую песню холодного утра. Где-то в живой изгороди кричал заблудившийся павлин, стая ворон сорвалась с ветвей и исчезла в дымке предутреннего тумана, на голову посыпались оторванные ветки.
Он инстинктивно вошел в кусты, чтобы переждать начинавшуюся бурю.
Он долго оставался там, словно утонул в этом вихре, зачарованный пляской стихий, соединенный с ними душой, слитый с угрюмым воем урагана. Он пел вместе со всей природой дикую, хаотическую, могущественную песнь без слов — песнь упоений, песнь слепых и бессмертных сил вселенной.
Зенон, забыв о возвращении домой, пошел в парк, блуждал между деревьями, тонул в гулкой темноте, был в полном сознании и в то же время не знал, что с ним происходит. Заметив в увядшей траве какой-то поблекший цветок, он прижал его к горячим губам, и вдруг непреодолимая тоска наполнила его душу такой любовью и такой страстной жаждой слиться со всей природой, что он поднялся, открывая свое сердце ночи и вихрю, чувствуя то, что чувствуют деревья и небо, и ощущая в себе силу безмерной нежности. Он прижимался к деревьям, опускался на колени перед кустами, обнимал ветви, целовал увядшие травы, обливая радостными слезами эти дорогие и священные существа, давно потерянные и теперь обретенные снова.
Комната была серая и грустная. Туман струйками дыма врывался в квартиру, обволакивая стены и мебель пепельной липкой и холодной дымкой, дождь барабанил по вспотевшим окнам, монотонным звуком нарушая мертвую тишину.
Джо сидел у кровати Зенона вместе с доктором, который ежеминутно пробовал пульс спящего и нетерпеливо смотрел на часы.
Молчание становилось невыносимо скучным и усыпляло.
— Интересно, как долго он будет спать? — шепнул доктор.
— Полчаса, не больше.
— Три дня и три ночи — это совершенно непонятный сон.
— Непонятный медицине.
— Никому непонятный, — резко ответил доктор, подымая голову.
Джо улыбнулся с мягкой, но убийственной снисходительностью.
Снова наступила тишина и нетерпеливое ожидание. Доктор глядел в окно, на стеклянные косые нити дождя, пронизывавшие черные склоненные деревья. Джо сидел неподвижно, сомкнув веки, а в соседней комнате медленно расхаживал мистер Смит, время от времени выглядывая из-за портьеры; наконец он тихо вошел и сказал:
— Надо, чтобы он позабыл. Это его исцелит.
— О чем мне надо забыть? — вдруг произнес Зенон, открывая глаза.
— Забыть… о своей болезни, — поспешно ответил Джо, взяв его за руку.
— Как, разве я болен? — удивился он.
— Уже все миновало, не старайся вспоминать, ничего опасного.
— Но я ничего не помню.
— Вы, вероятно, переутомились, — шепнул мистер Смит, — и потому упали в обморок.
— Нет, нет, мистер Смит шутит, — решительно возразил Джо.
— Я упал в обморок? Когда? — Зенон старался что-то вспомнить, но слабые проблески памяти ускользали из сознания, как спасительный канат из рук утопающего. Он поглядел на Джо и вздрогнул, попытался подняться с постели, хотел крикнуть, что-то сказать, но остался без движения, с протянутой рукой, с пустым звуком на побелевших губах, с закатившимися глазами, пораженный его стальным гипнотизирующим взглядом, потом бессильно уронил руку и снова уснул.
— Будешь спать до утра крепко и спокойно, проснешься здоровым! Ничего, ничего больше не помнишь, — внушал ему Джо, производя над ним медленные, усыпляющие движения.
Доктор хотел протестовать, но было уже поздно. Зенон погрузился в каменный сон и не слышал, как его звали и пытались разбудить.
— Ты только меня слышишь, только меня понимаешь и отвечаешь мне, — шептал Джо, нажимая ему пальцами на виски и глаза.
— Я хотел, чтобы он немного отдохнул и подкрепился, он страшно обессилен, — оправдывался доктор.
— Я ждал его пробуждения, чтобы сейчас же усыпить его, раньше чем в нем окончательно проснется сознание, потом было бы поздно и никто не смог бы обуздать проснувшуюся мысль.
— А разве можно ее так усыпить, чтобы он, проснувшись, ничего не помнил?
— Ее можно вырвать бесследно из памяти.
— Любопытный, но сомнительный эксперимент.
— Необходимый для его спасения и вполне надежный, — твердо ответил Джо.
Доктор еще раз пощупал пульс, смерил температуру, заглянул спящему в закатившиеся глаза и вышел. А мистер Смит, заперев за ним двери, тревожно шепнул:
— Что с ним случилось? Неужели это влияние Дэзи?
