Вот и теперь, стоя перед домом своей матери, он не мог отделить ее тайну от тайны своей любви. Дом, мать и их встреча были связаны воедино. А связывал их он.
Он решил постучать в дверь (как иначе он мог изучить это место?) и уже хотел подняться по ступенькам, когда какой-то инстинкт предостерег его от этого. Он отошел и увидел открывшуюся перед ним панораму города, спускающегося с Холма до восточных пределов, за которыми расстилался сплошной лес. Или почти сплошной: то здесь, то там среди листвы зияли просветы, в одном из которых собралась какая-то толпа. Там метались прожекторы, выискивая что-то невидимое ему. Кино они, что ли, там снимают? В это утро он был так зачарован, что легко мог пройти по улицам мимо половины голливудских звезд.
Стоя там, он услышал чей-то шепот. Он быстро оглянулся. Улица сзади была пуста. Никакой ветер не мог донести до него этот звук: ветра не было. Но он пришел вновь, так близко, что, казалось, он рождается внутри его головы. Тихий невнятный шепот, повторяющий только два слога:
— Ардховардховардхова…
Он никак не мог связать этот голос с тем, что происходило внизу, в лесах. Да его и не очень заботила эта связь. Этот город жил по своим законам, и ему предстояло подчиняться им в неведомых будущих приключениях. Город привел его к любви, к чему приведет его этот шепот?
Было нетрудно найти путь вниз. Пока он шел, его охватило дурацкое чувство, что весь город вот-вот совершит этот путь вместе с ним, сползет со склона холма и провалится в бездну.
Это гротескное ощущение усилилось, когда он достиг леса и спросил, что случилось. Никто не обращал на него внимания, пока какой-то мальчик не пропищал:
— Тут дырка в земле, и он провалился.
— Кто «он»? — спросил Хови. Но ответил не ребенок, а сопровождающая его женщина.
— Бадди Вэнс, — Хови не спешил реагировать, надеясь на дополнительную информацию. — Он был телезвездой. Такой смешной. Мой муж его любил.
— А они его достали?
— Нет еще.
— Ничего, — вмешался мальчик. — Он все равно уже мертвый.
— Правда? — спросил Хови.
— Конечно, — подтвердила женщина.
Внезапно сцена обрела для него новую перспективу. Все они привали сюда не спасать человека.
Они хотели видеть, как его достанут, чтобы потом сказать: «Да, я видел, как они несли его под простыней». Это патологическое любопытство после всего вывело его из себя. Кто бы ни повторял его имя, в гуле толпы он больше ничего не слышал. Незачем было оставаться тут, когда у него были глаза, в которые он мог смотреть, и губы, которые он мог целовать. Он повернулся и побрел к мотелю ждать появления Джо-Бет.
Только Абернети всегда звал Грилло по имени. Для Саралин, до самого расставания, он был Грилло, и так же звали его все коллеги и друзья. Для врагов (а у какого журналиста, тем более специалиста по скандалам, нет врагов?) он был «этот чертов Грилло», мог он быть и правдивым Грилло, но всегда Грилло. Только Абернети называл его, как сегодня:
— Натан?
— Ну, чего тебе?
Грилло только что вылез из-под душа, но от одного звука голоса Абернети был готов вскочить и бежать куда угодно.
— Что ты сейчас делаешь?
— Работаю, — соврал Грилло. Был уже поздний вечер. — Помнишь мою грязную работку?
— Забудь. Кое-что случилось, и я хочу, чтобы ты был там. Бадди Вэнс, комик — знаешь? — так вот, он пропал.
— Когда?
— Сегодня утром.
— А где?
— В Паломо-Гроув. Слышал?
— Да так, по карте.
— Они пытаются его вытащить. Там сейчас день. Когда ты мог бы вылететь?
— Через час. В крайнем случае, минут через девяносто. А что, это так интересно?
— Ты чересчур молод и не помнишь «Шоу Бадди Вэнса».
— Я смотрел повторения.
— Тогда я тебе скажу кое-что, мой мальчик, — это обращение Грилло ненавидел, — когда показывали это шоу, все бары пустели. Это был великий человек и великий американец.
— Так что, тебе нужен слезливый репортаж?
— Черт, нет! Мне нужны новости о его жене, о девочках, об алкоголе, и чем он вообще занимался в графстве Вентура.
— Иными словами, всю грязь.
— Там были замешаны и наркотики, Натан.
Грилло так и видел выражение глумливого сочувствия на лице шефа.
— Читатели хотят об этом знать.
— Они хотят грязи, и ты тоже.
— Такая уж работа. Так что рви туда, мой мальчик.
— Но мы даже не знаем, где он. Может, он просто смылся куда-нибудь?
— Они знают. Они поднимают его уже несколько часов.
— Поднимают? Он что, утонул?
— Он провалился в яму.
«Комики, — подумал Грилло. — Все для смеха публики».
* * *
Только это было вовсе не смешно. Когда он впервые, после провала в Бостоне, встретился с Абернети и его бандой, их работа показалась ему отдыхом после той напряженной журналистики, в которой он сделал себе имя. Хотя трудиться под началом старого лицемерного Абернети казалось легко, он Долго не мог приспособиться ко вкусам читателей «Дейли репортер», которые ждали от газеты только одного: улучшения пищеварения. Зато Абернети изучил их досконально и развлекал даже собственной историей — историей превращения алкоголика в христианина. «Пусть посуше, да к небу ближе», — комментировал он это чудесное обращение, позволяющее ему преподносить свое издание под благочестивой маркой. Мы рассказываем читателям о грехе — что может быть более христианским? Грилло сто раз хотелось послать старого клоуна подальше, но где он, после нескольких лет скандальной журналистики, мог найти работу, кроме такого же грязного листка, как «Репортер»? Учиться другим профессиям у него не было ни желания, ни возможности. Сколько он себя помнил, он всегда был журналистом. В этой работе было что-то особенное. Он не мог представить себя, занимающегося другим делом. Миру нужны люди, ежедневно рассказывающие ему его историю и тыкающие носом в то, что сделано не так. Он как раз увлеченно кропел над материалом по поводу одного из таких «не так» — взяток в Сенате, когда до него вдруг дошло (в тот момент у него болезненно сдавило желудок), что его искренность используется такими же негодяями, как те, кого он клеймит, а страдают от нее невинные — или виновные меньше всех. Назавтра его статью сменили другие. Политики, как скорпионы, переживут любые катаклизмы. Журналисты — нет. Один промах, и их репутация будет втоптана в грязь. Он бежал до самого Тихого океана. Мог утопиться в нем, но предпочел работать на Абернети. Это все чаще представлялось ему ошибкой.
* * *
Гроув удивил его. Он имел все признаки города, выстроенного по линейке — Центр, пригороды по четырем его углам, прямизна улиц, — но архитектура отличалась похвальным разнообразием и, казалось, скрывала за собой какие-то тайны.
