Спокойно, будто собираясь не умереть, а поехать в гости, Соня написала записку спящему за закрытой дверью её бывшей комнаты Радику. Насыпала довольно заурчавшему от питания не по графику Висасуалию.
Оделась, пусть и знала, что скоро вся эта одежда неопрятным комом ляжет на землю, и всё равно позволила себе одеться получше, заплела отросшие за это время волосы – с момента, как на щеке появилось пятно, она ни разу не была у парикмахера. И тут же разозлилась на себя – разве она не должна перед смертью думать о родных и друзьях, о том, чего больше никогда не увидит, а не о парикмахере?
После этих мыслей наконец пришел страх, и она с облегчением пустила его в себя. Тело словно немело и переставало чувствоваться, и Соня поспешила на улицу, чтобы не умирать вот так, в квартире. В отличие от Эдика, она хотела встретить страх лицом к лицу. И для этого ей не нужны были зрители, так что она без особого труда справилась с последним жалким порывом разбудить Радика и позвать с собой.
И она не пожалела об этом. Отвлекаясь на Радика, она вряд ли бы смогла бы в полной мере оценить свое новое зрение. Или зрение осталось прежним, просто она стала другой?
Чем меньше оставалось её самой, тем более выпуклым и живым становился город. Его краски, запахи и даже формы становились настолько яркими, что Соне сделалось физически больно. А потом она поняла, что этот новый, выпуклый город куда более живой, чем привычный ей.
Над домами возвышались огромные прозрачно-синие звери, слабо поблескивали одинокие фигурки прохожих. Носимые невидимым ветром, летали ошметки такого же белесого цвета. Словно легкие полиэтиленовые пакеты или смятые листы бумаги.
Соня почувствовала, как одежда стала слишком тяжелой и чужеродной для неё и наконец соскользнула на асфальт. Правда при этом её уже почти прозрачно-белесое тело осталось точь-в-точь также одето в невесомые тряпки.
Она огляделась. Мир вокруг жил, и никто не интересовался ею. Никто не глядел страшными желтыми глазами, не спешил сожрать.
Окно в её квартире распахнулось, на этот звук Соня оглянулась и увидела высунувшегося по пояс Радика.
– Соня! – крикнул он с отчаянием.
– Свалишься же! – крикнула ему в ответ Соня, но он не ответил. Его лицо искривилось в болезненной гримасе, и он исчез за окном.
«Не видит!», – сообразила девушка. Она снова огляделась, уже совсем другим взглядом оценивая мир вокруг. И обнаружила, что ошибалась. Ей только показалось, будто всем в этом новом мире не было до неё никакого дела. Пока она отвлекалась на Радика, к ней неторопливо приближался медведь. Его небольшая по сравнению с грузным телом голова возвышалась над крышами, огромные лапы запросто могли раздавить автомобиль, если бы это существо вообще имело вес в реальном мире.
Соне не было страшно. Она слышала стук ботинок по лестнице – Радик торопился спуститься, но сама смотрела на медведя. Пусть для этого и пришлось задрать голову.
– Забирайся, мы тебя давно ждем, – неожиданно звонким мальчишеским голосом произнес медведь.
Соня неуверенно переступила с ноги на ногу.
– Иначе исчезнешь, – добавил медведь и кивнул куда-то в сторону.
Присмотревшись, Соня поняла, о чем он: идущий одинокий белесый путник истончился прямо на глазах и распался. Только ошметки, которые она приняла за мусор, закружились над землей.
Дверь за спиной хлопнула, но Соня не обернулась. Она подошла к медведю ближе и обнаружила, что ей только издалека казалось, будто это однородная туша. Реальность оказалась куда необычнее. Если приглядеться, что можно было обнаружить, что он весь состоит из сложенных переплетенных тел. Вглядеться как следует ей не дали – прямо из медведя к ней выскользнула рука, которая неожиданно цепко ухватила её за плечо и рывком втащила внутрь.
– Соня… как же так, Соня, – она слышала за спиной голос Радика, но теперь даже обернуться не могла. Она словно попала в вагон метро или салон автобуса в час пик. Кто-то дышал ей в ухо, а кто-то, похоже, наступил на руку. Но это длилось лишь мгновения, а потом Соня вдруг поняла, что её больше ничего не беспокоит. Казалось, она смешалась с соседями и там, где ей не хватало места, просто просочилась. Словно она больше не являлась обладателем своего собственного жесткого скелета и плотного тела. Впрочем, так оно и было.
Медведь еще стоял, неуверенно покачиваясь на лапах.
– Готовы все? Новенькая прижилась? – раздался словно прямо у неё в голове тот же мальчишеский голос. Соня и ответить не успела, как вокруг забормотали, и тот голос – да откуда он вообще раздается? – скомандовал:
– Уходим! Мы и без того тут долго простояли.
И Соня почувствовала, как вокруг все приходят в движение. В детстве она была очарована тем, как движутся в аквариумах или в океане стайки рыб – словно одно целое, они вдруг разом меняли направление или сворачивали с пути хищника. Ей всегда было интересно, как же это происходит. Что же, «бойтесь своих желаний» – это и про неё тоже. Теперь она знала как это – она толком не понимала, что происходила, но всей собой, всем тем, что у неё осталось от себя, поворачивалась в сторону от дома и двигалась, перебирая своими или чужими ногами и помогая чужими или всё-таки своими руками.
– Мы должны всё время двигаться, если не хотим, чтобы произошло что-то плохое, – пояснил ей тот сосед, что дышал в ухо. Откровенно говоря, сейчас она была не уверена ни в том, что это её ухо, а он действительно дышал. Но голос его был четким и слышала она его прекрасно. Чего еще желать? – Там, где мы долго стоим, у людей ухудшается здоровье, повреждение зданий и мостов становятся критическими, трава и земля сохнут. Но мы большой, поэтому двигаться не так сложно. Ты разберешься во всем, не переживай.
– Эй, новенькая, расскажи что-нибудь про живых, – этот голос совсем другой, с легкой хрипотцой, через которой проскальзывает болезненное нетерпение. Соня в каком-то другом месте обязательно бы ответила что-то резкое. Что она им тут не желтая газета. Но в медведе, чувствуя прямо внутри своего живота чей-то локоть, а в ухе чужую кисть, сильно не повыступаешь. И она попыталась вспомнить, что происходило в мире живых, нормальных людей. Из-за чернильного пятна она давно перестала следить за теми новостями, что не касались чернильных, и сейчас было сложно вспомнить, когда и что происходило. Кто-то умер, но вряд ли это всем будет интересно, тем более тут, где они и сами не особо живые.
– Ну… Э-э… – Соня сама на себя разозлилась за такое начала и выпалила первое, что пришло ей в голову. – Вот Кейт Миддлтон родила еще одного принца.
Все зашумели. Соня с трудом смогла вычленить несколько слов, но этого было достаточно, чтобы понять – эти люди, ставшие частью её самой, и частью которых стала она, вовсе не хотят слушать про принца. Соня сосредоточилась и наконец смогла уловить далекий голос, который в этот раз почему-то напомнил ей о Радике. Но это было неважно, потому что голос сумел прорваться через весь этот шум и его она теперь слышала отчетливо, слово в слово.
– Про ощущения расскажи, Соня. Нам их тут не хватает.
Она хотела спросить незнакомца, почему он зовет её по имени, но новая мысль ударила так, что она едва не зашипела от боли. Только боли не было. Никакой.
И она только сейчас поняла, что не так. Умирая или, лучше сказать, уходя, она чувствовала онемение и страх. И пустоту. А сейчас она не чувствовала больше ничего. Совсем. Не болел живот, беспокоивший её последние пару дней из-за пиццы, ей не было страшно или холодно, хотя они шли по подтаявшему снегу, и одна её пятка касалась обледеневших сугробов. Даже неудобства не ощущалось, хотя она почти сливалась с соседями.
Ей бы испугаться, но страха нет, и она не могла вспомнить, каково это. Вместо этого Соня напрягла память, пытаясь вытащить из неё хоть что-то.
На поверхность скользнула глупая мысль и она неуверенно произнесла:
– Может, поцелуи?
– Да-да, расскажи про поцелуи, – забормотали вокруг, и, то ли Соне показалось, то ли медведь даже идти стал бодрее.
