– Круто, – отозвался Женька.
– Круто будет завтра, – злодейски ухмыляясь, сказал Костик. – Я ведь его не так просто вклею, а с подписью.
– У командира подпись простая, ее любой дурак подделает.
Тарасов промолчал. Не потому, что не верил Женьке, – Женьке он верил на все сто, – просто испугался сглазить. Задуманная им акция попахивала в случае провала крупными неприятностями, однако Костик твердо решил, что автограф на приказе будет настоящий. Надругательство над штабной бюрократией Костик задумал как месть всей военной машине, и в том, чтобы командир подписал приговор самому себе, он видел особый мистический смысл.
Всё следующее утро Тарасов был на взводе. К одиннадцати часам начальник штаба укатил проверять дальний пост радистов, а заместитель по воспитательной части Севрюгин принес десятистраничный пасквиль на тему солдатского досуга. Костик начал просматривать список культурных мероприятий, но вовремя вспомнил, что его это уже не касается. Участвовать в принудительных состязаниях гиревиков и конкурсах военно-лирического стихотворения придется черепам и призыву Покатилова.
Костик потрепал листы, придавая им объем, и добавил в папку «На подпись» текущие документы. Вместе с двумя рапортами от комбатов и заявкой на дизельное топливо получилась весьма внушительная пачка. Он прислушался, нет ли кого в коридоре, и всунул между страничек свой скромный опус.
Проходя мимо кабинета начальника штаба, Костик на всякий случай подергал ручку – дверь не поддалась.
Командир был сильно увлечен бестселлером с флагом всё еще вероятного противника на обложке. Появление Тарасова он отметил недовольным шевелением породистых мохнатых усов.
– Где подпись начштаба?
– Начштаба на точке, товарищ полковник.
– А, ну да. Чего так много? – спросил он, брезгливо трогая папку.
– Капитан Севрюгин приказал вам передать…
– Вот, мля, писатель, не мог покороче!
Костик пожал плечами – большего субординация не позволяла.
– Опять стихи! Опять гири! – взбесился Лосев. – Он что, ничего другого придумать не может? Скажи, Тарасов, не задолбали они тебя за два года?
– Так точно, товарищ полковник, – ответил, помявшись, Костик.
– Чего «точно»?
– Задолбали.
Командир удовлетворенно покивал и в верхнем углу накалякал: «Утверждаю». Остальное он даже не стал смотреть. Снабдив каждый документ росчерком из трех детских завитушек, полковник снова взялся за книгу.
Счастливый Костик вылетел из кабинета и тут же, под дверью, принялся перебирать бумаги. Самопальный приказ нашелся между гирями и солярой, и на нем – у Тарасова сладко заныло в груди – стояла командирская подпись. Подкованные сапоги сами собой выбили сложный ритмический ряд и понесли Костика в сторону его комнаты с пишущей машинкой и тайником под нижним ящиком стола.
– Ефрейтор Тарасов! – неожиданно раздалось сзади.
Это был начальник штаба, который по неизвестной причине вернулся раньше времени. Человеком он слыл незлобивым, но с детства имел одну скверную особенность: начштаба был немцем. Неряшливый офицер по фамилии Шульц может пить горькую, тырить для своего огорода колючую проволоку и тайно посещать лейтенанта медслужбы Неддасову, но он никогда не подпишет непрочитанную бумажку. Наследственная страсть к орднунгу, изрядно разбавленная русской водкой, так и не покинула нордической души майора Шульца.
Костику захотелось побыстрее юркнуть в кабинет, однако ноги онемели и превратились в две трухлявые оглобли.
– Ефрейтор, ко мне! Резче дергайся! Приказы носил? Почему мне не показал?
– Вас не было, товарищ майор.
– Ну теперь-то я есть, – резонно заметил начальник штаба.
– Так точно, – промямлил Костик, отдавая папку.
– Через час заберешь.
– Товарищ майор, там надо исправить… Я вам попозже занесу…
– Ты что, Тарасов, первый раз замужем? Какие исправления, если командир уже подписал?
Шульц вошел в кабинет и уселся в продавленное кресло под плакатом «Схема боевого управления войсками НАТО по состоянию на 1964 год». Дважды перечитав план Севрюгина, он сделал в блокноте кое-какие пометки и поставил над командирской закорючкой свою красивую, отработанную еще в юности подпись. Заявка на ГСМ была, как всегда, завышена. В другой раз начштаба урезал бы ее литров на сто, но теперь было поздно. Он с раздражением подумал, что этот оборзевший ефрейтор мог бы его дождаться, а не прыгать через голову, однако взгляд майора наткнулся на новый документ, и мысли об экономии соляры мгновенно улетучились. Шульц просвистел что-то из Вагнера и, схватив листок, ринулся к командиру.
– Как настроение, Алексей Михалыч? – спросил он игриво. – Как самочувствие? Готовы, нет?
– Готов к чему? – не понял полковник.
– К чему?.. – майор выдержал хорошую паузу и буднично пояснил: – К расстрелу, Алексей Михалыч, к расстрелу.
Командир открыл рот, и не прикуренная сигарета, приклеившаяся к его нижней губе, повисла, как новенькая водосточная труба.
– У меня есть приказ, – сказал Шульц. – И этот приказ уже подписан, – добавил он со значением. – Завтра, десятого октября, ровно в четыре утра. На втором пирсе. Я ничего не выдумываю, Алексей Михалыч, здесь всё указано. Даже боевой расчет назначен: пятеро старослужащих. Ну так как? Что теперь делать будем?
– Кто, кто? – заволновался командир. – Кто подписал-то?
– Вы, – простодушно отозвался майор.
Костик разобрался на столе, вытер пыль и накрыл машинку брезентовым чехлом. Затем достал из тайника последнее Наташкино письмо, но, погладив конверт, положил обратно – у него оставалось всего несколько минут.
Придя в казарму, Тарасов вынул из тумбочки зубную щетку, пасту, мыльницу, завернул всё это в чистое полотенце и явился к дежурному по части.
– Ты серьезно на кичу собрался? – спросил тот. – Никаких распоряжений не было.
– Сейчас будут, – заверил Костик.
Через пару секунд тренькнул телефон, и дежурный, подняв трубку, выслушал чей-то продолжительный монолог.
– Командир звонил. Как думаешь, на сколько ты раскрутился?
– Пятерочка… – предположил Тарасов.
– Точно.
Дежурный с интересом посмотрел на Костика и, прочистив горло, строго произнес:
– Ефрейтор Тарасов, от имени командира части вам объявляется пять суток ареста.
* * *
Снаружи что-то лязгнуло, и дверь медленно открылась.
– Костик, не спишь? Ужин привезли, – Покатилов занес в камеру бачки и поставил их на пол. – Сейчас еще тарелки и хлеб. Сразу всё не взял, уронить боялся, – проговорил он с фальшивой заботой. – Сигарет тебе дать?
– Стой, не суетись. Расскажи про Лосева.
