Он беспомощно стоял, прислушиваясь к окружающему с крайним напряжением.
Да, теперь он был совершенно уверен в том, что какой-то приглушенный голос издалека зовет его, что кто-то ждет его и думает о нем.
Тысячу раз бросался он напряженной, ищущей мыслью в пустоту, угадывая, и тысячу раз опускался без сил, чувствуя свою беспомощность.
— Кто меня зовет? — громко спрашивал он, окончательно теряя терпенье.
Ответа не было, но и глухой зов не прекращался ни на мгновенье, дрожал в его сердце, как далекий крик тоски. А иногда он слышал его так ясно, как будто его звал кто-то за окнами, за стеной или в коридоре, но за окном, раскачиваясь, шумели только деревья и раздавались голоса прозябших птиц, а коридоры были почти пусты.
Он возвращался к себе, все более раздраженный и до того утомленный бесплодными усилиями отгадать, откуда несется призыв, что наконец лег на диван и уснул.
День прошел и уже начинало смеркаться, когда Зенон проснулся.
— Иди! — прозвучал над его головой чей-то голос. Он быстро поднялся. В комнате никого не было, тьма уже сгустилась, серый, угрюмый сумрак обволакивал мебель, а зеркала серели, как плиты мутного льда.
Он прислушивался к замирающим звукам тишины, и вдруг зеркало озарилось молнией, в прозрачной глубине его стало что-то происходить, из тумана, пронизанного солнечным светом, стали выплывать чащи деревьев и цветов.
Зенон испуганно поглядел вокруг; комната постепенно темнела и погружалась в ночной мрак, но там, за зеркальной поверхностью, в удивительном сиянии вставало видение тропического леса, высокие пальмы стояли вдоль бесконечной дороги, создавая подобие зеленого туннеля. Он подошел ближе, и уже не мог оторвать глаз от зеркала, потому что из его глубины прямо к нему направлялась Дэзи.
— Иди!
Он видел движение ее губ и горящие призывом глаза.
Он узнал голос и, дрожа всем телом, пошел прямо вперед, к ней, как бы в эту зеркальную глубину, потеряв ощущение того, что с ним происходит, но радуясь тому, что наконец он нашел ту, которую искал.
Он прошел темную столовую комнату, и ему казалось, что он минует груды каких-то неизвестных предметов, глаза его все время были устремлены на Дэзи, шедшую навстречу ему.
И, только дойдя до оранжереи, он вдруг пришел в себя.
Да, Дэзи действительно ждала его там, у фонтана, с цветком магнолии в руке. Ба ласково прижималась к ее коленям и заглядывала ей в глаза.
— Вот я, — шепнул он, останавливаясь перед ней.
— Непокорная у вас душа!
Зенон взглянул на нее, не понимая.
— Я давно уже желала видеть вас, давно звала.
— Я слышал, но не знал, кто меня зовет.
Фонтан тихо шумел, сея росистую пыль на цветы миндаля, подымавшиеся розовым облаком над зеленой чащей ветвей. Оранжерея была наполнена крепким, опьяняющим запахом цветов.
— Вы помните? — спросила она, прикасаясь к его руке.
— Все.
— Кто был там со мной, тот принадлежит «ему».
— Я твой, твой, — проговорил он, склоняя перед ней голову.
Улыбка, как радостная молния, прояснила ее бледное лицо, глаза сверкнули могучим пламенем, красные губы прошептали:
— Итак, пусть свершится? Да?
— Пусть свершится то, что должно свершиться, да, да, я так думал, я так хочу.
— И готов?
— Хотя бы смерть! — страстно крикнул он, забывая весь мир и утопая всей душой в Дэзи.
Зенон покорно глядел на нее рабски преданным взглядом, чувствуя, что связан с ее душой навсегда, что, если она скажет «умри», он с наслаждением исполнит этот приказ.
Дэзи взяла его за руку и повела в зеленую чащу бамбуковых кустов. Они сели. Пантера насторожилась и внимательно следила за ними зелеными глазами.
— Я должна тебе сказать несколько слов, несколько важных слов.
— Я их томительно ждал.
— Если хочешь, можем поехать вместе на то солнечное побережье, о котором ты когда-то рассказывал... на несколько недель... скроемся от людей, переживем как во сне нечеловеческое счастье.
— Тот путь, отмеченный на карте, вел туда.
— Вел к счастью, похищенному у жизни... — шепнула она.
— Я не могу проснуться, — произнес он, сжимая себе голову.
— Исчезнем на несколько недель, но затем в нас должна умереть память об этом. Мы будем так же чужды и далеки друг другу, как и до сих пор.
— Как же может умереть в нас память о счастье?
— Хочешь? — снова спросила она, заглядывая ему совсем близко в лицо.
Он схватил ее руки и прижал к губам.
— Говори со мной, разбуди меня, дай поверить, что это не сон, умоляю тебя, — шептал он в лихорадке и беспамятстве.
Она глядела на него горящими, как пламенные бездны, глазами и вся была как чудный цветок, вдруг расцветший всем великолепием красок и дышащий упоительным ароматом; губы ее дрожали и шептали, приближаясь к его губам:
— Мы можем вместе пережить только сон, жизни пережить нам нельзя.
— И когда же это свершится? — спрашивал он, боясь, что внезапно все исчезнет.
— Может быть, еще сегодня, может быть, завтра — не знаю, но, когда придет это мгновенье, я явлюсь тебе, и ты...
— И я пойду за тобой, Дэзи, Дэзи! Я вижу сон, которого нельзя передать.
— Мы будем видеть во сне самих себя, нам приснятся наши прежние существования и воплощения.
— Твои слова пробуждают меня, я воскресаю в тебе.
— Потому что я — это ты, как аромат цветка — цветок.
— Я уже раньше любил тебя, уже давно, всегда.
— Потому что я всегда была с тобой, всегда была твоей душой.
— Знаю... перед началом веков... перед существованием я был солнцем и погас, утонул в бездне твоих священных зениц.
— Пойдешь со мной? — она остановила свой взгляд на его неподвижных глазах.
— Хоть на смерть! Ты меня любишь? — он замирал от нечеловеческого волнения.
Но Дэзи вскочила с места, потому что пантера вдруг поднялась и, опершись лапами о бассейн фонтана, зловеще зарычала.
А ему показалось, что в воде появилось печальное и грозное лицо Бафомета, сверкавшее кровавыми глазами.
— Иду в вечный сон о тебе, — бредил он, падая на скамейку.
«Теперь остается только умереть», — думал он, открывая после долгого молчанья воспаленные глаза. Дэзи уже не было, только Ба ползала по краю бассейна и жалобно визжала, и фонтан, разлетаясь брызгами, звенел тревожно и заунывно. Вокруг покачивались пальмы, и из зеленой чащи глядели какие-то цветы, похожие на глаза, смотревшие так хищно, что Зенон вздрогнул и поспешно вышел из оранжереи.
Но голос Дэзи все время пел в нем, он слышал ее слова, падавшие на его душу горячей ароматной росой. Он все еще видел ее глаза, пронизывающие его острым, мучительным наслаждением. Его сжигало пламя экстаза, подхватывал вихрь счастливого безумья, унося к небу и бросая в пропасть непонятного ужаса, на глухое, мертвое дно бессилья. А среди этого хаоса и обрывков мыслей горело в нем только одно крепкое и вполне осознанное чувство — чувство необходимости повиноваться ее воле, и эта необходимость — принести себя в жертву и погибнуть — манила его неизъяснимой сладостью смерти.
