И Слобцову, и Шаравину к тому времени не исполнилось двадцати, Пашин должен был казаться им стариком, — и мальчишки не удивились его внезапному приступу немощи, не призадумались.
А вот мы удивимся. И призадумаемся. В результате раздумий получается, что Пашин ЗНАЛ, что непонятное темное нечто — именно палатка, и не захотел к ней идти, срочно симулировал усталость. Почему, интересно?
В моей версии ответ есть, и достаточно очевидный.
Иван Пашин у палатки уже побывал. Вскоре после завершения трагедии — когда стало ясно, что погоня, посланная по дятловскому следу, исчезла, как в воду канула.
Скорее всего, именно Пашин переместил фонарик, лежавший на кровле палатки — так, что тот оказался поверх снежного слоя (Слобцов крайне удивился такому положению фонаря). Тела дятловцев, имевшие следы насильственной смерти, спрятал в овраге тоже Иван.
А не пошел он со Слобцовым и Шаравиным по одной простой причине: на нем была та же самая обувь, что и в первый его визит к палатке. Может, не задумался сразу об этом нюансе, может, понадеялся, что последний бивак туристов отыщет другая группа, благо Пашин прилагал к тому все усилия.
В каком состоянии снег непосредственно у палатки, сохранились ли там следы, Иван не мог знать. А вдруг студенты обратят внимание, что их спутник и проводник оставляет на снегу следы подошв, полностью идентичные тем, что уже имеются на стоянке дятловцев? Нехорошо могло получиться…
Мы-то знаем, что никаких следов в радиусе десятков метров от палатки не сохранилось, и лесник мог шагать к ней смело. Но это послезнание. А Пашин поступил для своей степени информированности очень мудро и рассудительно. Появился у палатки позже (там было уже изрядно натоптано), убедился: никаких старых следов нет, — и лишь тогда снял лыжи.
А вот позже, вечером, когда поисковики распивали найденный в дятловской палатке спирт, он поступил уже не очень мудро: предложил выпить за упокой души пропавших. При том, что остальные еще надеялись на чудо, еще верили всему вопреки, что отыщут своих друзей живыми, — и пили за их спасение. Как никогда Штирлиц был близок к провалу, не иначе выпитый спирт подействовал. Однако пронесло, следствие не уцепилось за этот эпизод, и про странный приступ усталости вопросы тоже не прозвучали.
В общем, недоработали т.т. Кузьминых, Темпалов и Иванов с лесником Иваном Пашиным. Легко он отделался.
* * *
«Печка — великое дело», — написал в походном дневнике Игорь Дятлов незадолго до гибели, и был совершенно прав.
В нашей палатке, спасибо газовой печке, температура установилась практически комнатная. И я лишь по контрасту понял, как прохладно было снаружи. Раньше как-то не замечал, вообще не обращал внимания, — не до того, столько вокруг всего интересного.
…Когда-то, в советские времена, пользовались популярностью консервы «Завтрак туриста» — довольно скверного качества, если начистоту, но кто не мог раздобыть дефицитную тушенку, тот брал в походы, на рыбалку и на охоту именно эти банки. Время завтрака давно прошло, да и советские времена тоже, и в палатке нас поджидал «Обед туриста» — приготовленный, что характерно, без использования консервов.
Раскладной стол ломился от самых разных блюд, однако мой аппетит, вот досада, как исчез утром в неизвестном направлении, так до тех пор и не вернулся. Но одно блюдо я должен был попробовать непременно…
Илл. 38. Скромный походный обед в палатке. Можно разглядеть главное (для меня) блюдо, «грибы по-дятловски», я не мог его не отведать.
Один обжаренный грибок, второй… На вкус ничего, съедобные. И желудок уже не протестует, уже согласен принимать твердую пищу.
В палатке было тепло. И это расслабляло после бодрящего холодка перевала. Сергей Согрин вообще считал, что печка в походе — излишняя роскошь, что перепады температуры только вредят туристам, и тоже был по-своему прав. Вредят. Не хочется выходить на холод, и делать ничего не хочется, и к кедру шагать не хочется… А хочется закрыть глаза и…
…и я закрыл глаза, а когда поднял веки, понял, что невзначай отключился и пробыл в отключке черт знает сколько: Данила и Юры в палатке нет, и стола со снедью нет, уже вынесли, значит, до отлета всего чуть, и меня Данил провел как младенца, и… да где же выход-то из палатки? что-то с ней произошло, словно бы стала больше, длиннее, а вот выход напрочь исчез, наверное, дежурные что-то напутали и не приделали полог из простыней, вместо того наглухо зашили брезент, недотёпы, ладно хоть под ногами валялась финка Коли Тибо — хорошая, острая, на заказ сделанная из инструментальной стали, но что-то с ней тоже произошло странное, как и с палаткой, — вернее, с ее размерами, за текстолитовую рукоять пришлось хвататься двумя руками, иначе не взять, но кое-как ухватился, и туго натянутый брезент развалился, едва его коснулось острие, распался огромной прорехой, и я шагнул наружу: вертолета у палатки не было, и ничего и никого не было, — улетели! бросили! — оставили одного, совсем одного, а сами летят обратно, лежат в отсеке в спальных мешках — холодные, мертвые — да и мне осталось недолго, ну и плевать, зато схожу к кедру, спокойно так схожу, без глупых споров и пререканий, — решил я и пошагал вниз по сугробам, оставляя отчего-то сразу несколько цепочек следов, — смешно, в натуре, словно сороконожка какая-то; палатка и нож выросли в размерах, а вот с головой случилось другое: сжалась, съежилась от холода, стала с грецкий орех размером, и в крохотных полушариях осталось место лишь для одной мысли: к кедру, бля, к кедру! — и я размашисто шагал к кедру, не замечая курумников, вокруг было светло, но небо нависло над Холатчахлем ночное, черное, и творился в вышине дурацкий бильярд: летали огненные шары, и с грохотом сталкивались, и закатывались в лузы, и тихо там гасли, я не обращал внимания, пустое, главное — дойти до кедра… Хрен тебе, не дойдешь, сдохнешь, глумливо сказала Сорни-Най, ее кухлянка была измазана кровью и обшита черепами, и вместо лица тоже скалился череп. Свали, отмахнулся я, тебя вообще нет и не было никогда, ты миф, фольклор и горячечный дятловедческий бред! Обиженная Сорни отвалила, а я уже входил в тайгу, кедров было там до хрена и больше, но нужный долго искать не пришлось — рядом лежали двое припорошенных снегом мертвецов, но оказались живыми: приподнялись, замахали призывно руками, — не спите, сказал я им, подбрасывайте топливо в костер, а я пойду за Зиной, ее непременно надо спасти, вытащить из курумников… сейчас пойду, только передохну минутку, убегался, — сказал и прикорнул под кедром, прижался щекой к коре, она оказалась удивительно теплой… да что там, просто горячей она оказалась — это же печка, изумленно понял я, не хуже газовой, как-то внутрь попал огонь лесного пожара, и сердцевина тлеет, тлеет, тлеет… надо всем рассказать и всех собрать сюда, согреемся и спасемся… И думать не мечтай! это мой священный кедр! — визгливо проорала Сорни-Най и ткнула мне в плечо костяным кулаком. — Нехрен под ним дрыхнуть! Просыпайся, Палыч, просыпайся!
* * *
— Просыпайся, Палыч, просыпайся! — кулак ткнул меня в плечо. — Давай, помянем ребят!
— Где коньяк? — очумело спросил я у Сорни… тьфу, у Данила спросил, конечно же.
— Какой коньяк, ты о чем? Поминают только водкой, не чокаясь.
— Надолго я тут отключился?
— Да вроде нет, не больше минуты прошло, как грибками подкреплялся…
Надо же, хрень какая лютая пригрезилась всего за минуту, причем после безобидных жареных шампиньонов… Всё, к грибам больше не притронусь, мало ли что, всякое в жизни случается — вдруг окажется среди них один не совсем безобидный? Лучше опробую рыбные закуски, выглядят аппетитно.
— Не чокаясь! — напомнил Данил, разливая.
И мы выпили за упокой души Игоря Дятлова — совсем как лесник Иван Пашин много десятилетий назад.
Глава 15. Денежный вопрос, или Как меня догнал Холатчахль
Итак, мы выпили за упокой души Игоря Дятлова.
