Но всё не так просто. Есть основания утверждать, что Слободин имел с собой гораздо большую сумму, что в кармане ковбойки лежали не все его деньги.
Вот что рассказал 15 апреля на допросе поисковик Слобцов, на пару с Шаравиным первым подошедший к палатке дятловцев:
«Когда я 26.2.59 г. смотрел, под палаткой увидел следующее: сама палатка была разорвана, у входа лежали продукты в ведре, во фляге была какая-то жидкость — спирт или водка, в ногах лежали продукты в мешках, одеяла были развернуты, под одеялами разложены ватные куртки, штормовки, а под ними разостланы были рюкзаки. У входа висела куртка Слободина, в грудном кармане которой находились деньги примерно 800 руб». (Лист 299 УД.)
Любопытно… И куда же подевалась куртка-штормовка с лежавшими в кармане деньгами?
Там и осталась висеть, сказал Слобцов, не моргнув глазом. Дословно: «находившиеся в палатке вещи не трогали» (там же).
Об уголовной ответственности за дачу ложных показаний поисковика предупредили в начале допроса, что не помешало ему беззастенчиво солгать. Выяснилось это быстро, уже 20 апреля, по время допроса студента Лебедева, входившего в поисковую группу Слобцова. Вот что он сообщил о событиях того вечера, когда была найдена палатка:
«Так как уже было поздно, они (Слобцов и Шаравин — В.Т.), захватив ледоруб, фотоаппарат, дневник (кажется, Слободина), китайский фонарик и некотор. др. вещи, какие точно не помню, вернулись с проводником к месту ночлега и рассказали нам о виденном».
Ледоруб и фонарик лежали снаружи, спору нет, но слова о фотоаппарате и дневнике уже крепко подставили Слобцова: вещи из палатки он всё-таки забирал, а на допросе солгал. Однако создается впечатление (и далеко не в первый раз), что следствие вообще не занималось такой ерундой, как сличение показаний разных людей об одном и том же.
Лебедев, отметим, самого главного не сказал: юлил, вилял и ссылался на плохую память. Причины его забывчивости выясняются, стоит прочитать показания другого поисковика, Брусницына, он тоже входил в группу Слобцова и знал обо всем не понаслышке. Вот что он рассказал прокурору Иванову почти месяц спустя, 15 мая:
«Ребята при попытке взобраться на хребет высоты 1079 обнаружили покинутую палатку. В лагерь ими были принесены три фотоаппарата, куртка Слободина, ледоруб, который был воткнут рядом палаткой, фонарь, найденный у палатки и фляга спирта» (лист 365 УД).
Вот и нашлась куртка Слободина с деньгами в кармане. А из показаний Лебедева ясно, как установили ее принадлежность: купюры вещь анонимная, но там лежал в кармане подписанный блокнот — походный дневник Слободина. Этот дневник редко упоминают исследователи дятловской трагедии, и следствие он не заинтересовал. Делая записи, Рустем не переусердствовал: краткий словарик мансийских слов да незаконченный текст песни в жанре «городской романс», — вот и всё, что нашлось в его дневнике.
Но деньги, деньги-то из штормовки Слободина где? — спросят нетерпеливые читатели.
Где, где… Улетучились! Вместе со спиртом, но от того хотя бы аромат во фляге сохранился, и его унюхал чуткий нос прокурора Темпалова. А от денег даже запаха не осталось.
* * *
Критики версии о нищете Тибо могут радостно ухватиться за истории о пропавших деньгах Слободина и Колеватова. Дескать, и с деньгами Николая могла случиться такая же история.
Нет, аналогии между Тибо-Бриньолем и двумя его товарищами в финансовом вопросе никак не уместны. 800 пропавших рублей Слободина и 300 рублей Колеватова не с потолка взяты и не из пальца высосаны, о них имеются вполне конкретные упоминания в документах. О какой-либо приличной сумме, принадлежавшей Тибо, нигде ни слова нет. Лишь в одном документе УД ему приписаны (скорее всего, ошибочно) 8 рублей, — очевидно, найденные в снегу у кедра. Более чем вероятно, что те деньги выпали из одежды, снятой и срезанной с мертвецов, и владельцем их был Кривонищенко — деньги Дорошенко в сумме 20 рублей лежали наверху, в его штормовке. Но даже если эти две купюры уронил в снег Коля Тибо, то сумма слишком мизерная, не заслуживающая внимания.
Надо отметить, что с мелкими суммами, фигурирующими в деле, полный ажур и порядок. 35 рублей, найденные у Люды Дубининой, возвращены ее матери. А к родителям Зины Колмогоровой Иванов вообще проявил неслыханную щедрость: у Зины было найдено пять рублей, но прокурор не поскупился и отдал родителям целых шесть, и даже не взял с них расписки. Родне Дорошенко, правда, не достались найденные в его одежде 20 рублей, но родственники и не обращались в прокуратуру за деньгами: жили они далеко, проезд в Свердловск обошелся бы дороже.
А вот Дятлов в походе имел с собой очень приличную сумму: 1675 рублей. Эти деньги лежали в двух местах: 700 рублей в герметичной жестяной банке с фотопленками и рулоном кинопленки, а где хранились остальные 975 р., в точности не известно. По крайней мере прокурора Иванова этот вопрос заинтересовал, и он сделал пометку в листе 42 2-го тома УД: «975 рубл. — в чем?»
Возможно, эта часть денег лежала в полевой сумке Дятлова, — в рукописном списке находок, составленном Темпаловым и Масленниковым, 975 рублей упомянуты рядом с документами, хранившимися там: паспорт Дятлова, письмо на его имя, маршрутные книжки и т. д. Но это не точно.
Илл. 40. Лист из рукописного приложения к «Протоколу обнаружения места стоянки туристов». Упоминаются деньги: и 975, и 700 рублей, но где конкретно обнаружена первая сумма, не указано.
1675 рублей — достаточно много по меркам и ценам 1959 года. Зарплата чиновника высокого полета, прокурор Иванов получал в полтора раза меньше. По умолчанию посчитали, что столько денег на личные нужды Дятлову ни к чему, что это общая казна группы, — и вокруг денег немедленно началось нездоровое оживление.
Первым, еще в Ивделе, на них положил глаз Лев Гордо, начальник спортклуба УПИ.
Ты отдай мне, пожалуй, вон те семьсот рублей, Лев Никитич, обратился он к прокурору. Тот удивился: с хрена ли, Лев Семёныч? Однако Гордо не отставал: это, дескать, деньги нашего профкома, именно он финансировал поход. Иванов в ответ пообещал, что профкому и вернёт. Позже. Когда следствие закончится. А пока это не просто деньги, а вещдоки.
Мы помним на примере дятловских фотопленок, как трепетно относился прокурор Иванов к вещдокам. Не любил их выпускать из рук и отдавать кому-то.
Формально Гордо был прав, профком действительно спонсировал поход, хоть и не слишком щедро: выделил по 100 рублей на человека, но лишь на тех, кто продолжал учиться в УПИ — таких среди погибших дятловцев было пятеро, плюс Юдин, сошедший с маршрута, плюс Биенко, в последний момент раздумавший идти с Дятловым (по официальной версии его не отпустила кафедра). Если сложить и перемножить, как раз получается 700 рублей, так уж совпало.
И Гордо гнул своё: деньги, мол, нужны ему сейчас, для организации поисков. У него, мол, в горах тридцать с гаком человек, их надо кормить-поить, а пока из Свердловска финансирование придет, поисковики прикончат дятловские запасы и начнут голодать.
Закончилась схватка двух Львов тем, что Иванов резонам внял — повздыхал и отдал деньги, обязав предоставить документы об их целевом использовании. Позднее, увидев, что хитрый Гордо 700 рублей взял, но никак в снабжении лагеря поисковиков не участвует, прокурор отобрал всю сумму обратно, а еще позднее сам внес её в кассу профкома УПИ — в уголовное дело подшит корешок приходного ордера с круглой профкомовской печатью.
Тем временем последний уцелевший участник «Хибины», Юдин, прослышал о том, что найдены общественные деньги группы. Немедленно отправился к Иванову и потребовал вернуть свой взнос в казну «Хибины», 350 рублей.
С хрена ли?! — изумился прокурор. Ты, братец Юдин, на эти деньги пил-ел, на поездах и автобусах катался, отвали, не отсвечивай. Юдин не отставал и ныл, что человек он болезненный, ревматический, а теперь окончательно подорвал здоровье, три дня разбирая и сортируя дятловские вещи в холодном ангаре аэропорта, и срочно требуются деньги на лекарства. Да и много ли он съел-выпил за четыре-то дня? Опять же ехал за общественный счет только в один конец, а обратно возвращался за свои.
