Петр угрюмо молчал. Тогда Маргарита Валецкая медленно, словно маня, опустила руку в декольте и вытащила небольшой желтый конверт:
– Вот эти документы ты ждешь, Петя?
Глаза Беляева удивленно округлились. Ошалело смотрел он то на желтый конверт, что дразняще держала в руках Марго, то на бывшую любовницу.
– К-как они у тебя оказались? Откуда?
– Какая тебе разница? Документы у меня, а это значит… – жеманным голосом произнесла Валецкая и, опустив конверт, провела им между ног Петра.
– Что? – спросил Беляев, чувствуя себя очень глупо.
– Дурачок, мы уедем в Крым вместе. Вдвоем. Только ты и я, – сказала она, сладко потянувшись. – Знаешь как там можно славно развлечься? Это тебе не грязная Москва. Поговаривают, что даже марафет там лучше.
– Я женат. И у меня дети, – со злобой выпалил Беляев и попытался выхватить конверт. Маргарита ловко увернулась. – На что ты, вообще, надеешься?
– Вернуть тебя, Петечка. И я это сделаю, можешь не сомневаться.
– Отдай мне конверт! – потребовал Беляев. Он сделал шаг по направлению к собеседнице, но та отскочила назад, едва не ударившись спиной о стену.
– А братец-то твой – большевик. Чекист, – неожиданно серьезно заявила она. – Ты об этом знал?
– Что?! – Беляев окончательно растерялся. – Миша? – На мгновение он почувствовал, как земля ушла из-под ног. Из гостиной донесся звонкий смех Анны. – Ты лжешь!
– А ты попроси его вывернуть карманы, – процедила Марго. И, хищно улыбнувшись, добавила: – Уверена, что найдешь там партийный билет. Не представляешь, Петечка, как они кичатся своими бумажками.
Однако растерянность, что читалась по лицу Беляева, немного остудила ее пыл.
– Петя, не говори с ним о Совдепе, – проговорила она. – Молчи и слушай. Если потребуется, ври. Он ничего не знает о тебе и твоем великолепном белогвардейском анабасисе.
– Ты-то откуда об этом знаешь? – похолодел Петр. – Кто тебе про меня рассказал?
– Не скажу, Петечка, – отрезала Валецкая. – А вот Миша наивно полагает, что ты не интересуешься политикой. И о нас он ничего не знает. У него на меня планы.
– Все равно не верю… – произнес Петр. Он чувствовал страшное опустошение.
– Не веришь? – Марго приблизила свои мягкие, горячие губы к мочке его уха и прошептала: – Он сам тебе все расскажет, когда захочет. Потом. Ты не представляешь, какой он важный стал. Вот только…
– Что «только»?
– Он очень странный. – Голос женщины дрогнул. – Дело то ли в его речи, то ли в глазах… не знаю. Когда мы с ним разговаривали, он как-то странно на меня смотрел. Ты знаешь, он нагоняет на меня страх.
В дверь, ведущую на террасу, кто-то постучал. Это была дочка Петра Настя.
– Папенька, тетя Рита, вы скоро? – спросила она, смешно морща носик. – Мама и дядя вас зовут. Без вас не начнем!
– Да! – хором откликнулись Марго и Петр.
Настя посмотрелась в зеркало, что стояло при входе, показала сама себе язык, хихикнула и убежала в гостиную.
– Ну что же ты, идем, – сказала Маргарита. Желтый конверт вновь скрылся в ее декольте. – И подумай над моими словами, Петечка.
«Она – змея. Безумная, разнузданная тварь», – подумал Беляев, стискивая зубы. Ему не хотелось признаваться, но ее тело по-прежнему манило его. Он хотел эту жадную, злую и подлую женщину. В голове его пронеслись образы дореволюционной Москвы – развращенной, с ароматом опиума и духов. Однако другая мысль терзала Петра куда сильнее: «Но как же Михаил мог? К красным…»
Марго взяла его за руку и повела за собой. Петр шел за ней в столовую, а навстречу ему несся красивый и звучный голос Михаила. Брат декламировал что-то – то ли из Гиппиус, то ли из Владимировой. Звучало страшно и прекрасно:
…Невозвратимо. Непоправимо.
Не смоем водой. Огнем не выжжем.
Нас затоптал – не проехал мимо! —
Тяжелый всадник на коне рыжем.
В гуще вязнут его копыта,
В смертной вязи, неразделимой…
Смято, втоптано, смешано, сбито —
Все. Навсегда. Непоправимо…[1]
– Твой брат неисправим, Петя, – восторженно заявила Маргарита. – Я уверена, что Гиппиус представляла именно такого человека, как он, когда писала эту красивую жуть… Кстати, Мишенька, а тебе как чекисту дозволяется читать такие контрреволюционные стихи?
Михаил послал ей воздушный поцелуй.
– Что же ты видишь, Рита, в них контрреволюционного? – осклабился он. – Самая что ни на есть пролетарская поэзия. Сколько в ней жара, сколько ярости… Правда, Петя? Думали ли мы с тобой, что в такие великолепные времена будем жить?
Петр молча пожал плечами.
– Ну что же вы, господа! – воскликнула Анна. Вид у нее был растерянный, и она удивленно и жалобно смотрела на мужа. Петр опустил глаза. – Давайте сядем за стол и оставим все разговоры о политике. Миша, комиссары ведь празднуют Рождество?
– Нет, Аня, – засмеялся Михаил. Петр отметил, что реакция брата была несколько наигранной. – Не празднуют. Но мы сделаем небольшое исключение.
Семья и гости расселись за рождественским столом. По нынешним голодным меркам, угощения были богатыми. Помимо приготовленной Анной картошки и квашеной капусты, чего здесь только не было – и мясная закуска, и рыба, и икра! А еще вино. И водка. Много бутылок. Все это привез с собой Михаил.
«Будто волшебник явился, – мрачно думал Петр, глядя на брата. – Только я еще не знаю, какой – злой или просто страшный».
Михаил почувствовал взгляд брата и пристально посмотрел на него. Бывший штабс-капитан отвернулся. Признаваться не хотелось, но пришлось: Петр Беляев, прошедший фронты Русско-японской, Великой и Гражданской войн, боялся своего младшего брата. Быть может, этот страх не был бы таким ощутимым, если бы за столом не сидели его жена и дети. А может… и не в них было дело. Петр почти явственно ощущал, что перед ним не тот добродушный и вспыльчивый сумасброд, которого он знал с детства. Это был кто-то другой. Словно за спиной брата прятался зверь. Ждал своего часа, чтобы выскочить и пожрать всех вокруг.
«Ладно, – подумал Петр, – выпью и приведу мысли в порядок». Но совладать с соблазном не смог и покосился на свою шинель с оторванными галунами, что висела в прихожей. Там, в кармане, лежал небольшой браунинг. На всякий случай…
– А расскажу-ка я вам рождественскую историю, – начал Михаил. Первые тосты были произнесены, и хозяева с гостями приступили к ужину. – Страшную, – добавил он, чем привлек к себе внимание детей. – Но поучительную и с хорошим концом…
Так вот, случилась она чуть больше года назад… кхм… со мной и одним моим приятелем – бывшим поручиком. Звали его Кручинин. Служили мы вместе в Третьем красном полку имени товарища Фельдмана. И такой, знаете ли, у Кручинина характер был невоздержанный. Ну, прямо как у меня. Вечно ему от начальства доставалось за баловство с морфием. Но нравом он был веселый и заводной. Поэтому и друзей у него водилось немало. И я, грешный, тоже с ним дружил, хоть и знал, что в бою спину свою ему вовек не доверю.
