В двери постучали. Михаил умолк. Петр почувствовал, как неприятный холодок коснулся его внутренностей.
– По законам жанра, – насмешливо проговорила Валецкая, потягиваясь, – в такие моменты нас навещают выходцы из могилы. Как думаешь, Мишенька, не твой ли Кручинин стучится в двери?
– Не смешно, Марго, – перебил ее Петр.
Он все больше чувствовал себя не в своей тарелке. И брат, и бывшая любовница вели себя так, будто бы заранее о чем-то договорились. А еще предстоял серьезный разговор с Михаилом. Петр страшился и всячески оттягивал его.
– Петя, ты откроешь? – спросил Михаил. Он рассеянно вертел в пальцах очередную папиросу. – Или мне сходить?
Петр нехотя кивнул, встал и направился к двери, чувствуя, как брат провожает его насмешливым взглядом. В дверь постучали еще раз. И даже не постучали, а забарабанили кулаками.
– Кто там? – настороженно спросил Беляев.
– Свои, – раздался из-за дверей глухой мужской голос. – Открывайте.
Петр похолодел. Взгляд его метнулся к карману шинели, где был припрятан браунинг.
– Петя, открой им, – донесся из гостиной голос его младшего брата. – Не бойся. Это ко мне.
«Вот оно», – подумал Петр. Затем он повернул защелку и открыл дверь.
С улицы пахнуло морозом, табаком и водкой. Их было трое – в кожаных крагах, с маузерами и красными звездами на кожаных же фуражках. Неподалеку от крыльца стояла телега, на облучке которой сидел еще один. Пар из жадного рта лошади вырывался подобно ядовитому дыму из вулкана. Совсем стемнело.
– Беляев? – с ходу спросил высокий и сутулый чекист.
Петр молча кивнул, неотрывно глядя в дуло наставленного на него маузера. Чекист дернул головой – мол, пройдите в дом. Так они и вошли в гостиную вчетвером: впереди – Петр, за ним – красные.
Их встретило гробовое молчание. Марго напряженно замерла на своем месте. Михаил же был спокоен. Он посмотрел на вошедших чекистов, налил себе рюмку и очередным залпом осушил ее. Только сейчас Петр заметил, что его младший брат безобразно и отчаянно пьян.
– Вот и товарищ Аронсон, – глупо ухмыляясь, проговорил Михаил. – Здравствуйте. Вы явились чуть раньше, чем мы договаривались. Я не успел рассказать страшную рождественскую сказку.
Петр почувствовал, как пол уходит из-под его ног.
– Это ты их вызвал? – еле выдавил он из себя. – Я хотел с тобой… как ты мог?
Михаил пожал плечами. Чекисты, не церемонясь, обыскали Петра. Удостоверившись, что у него нет оружия, тут же уселись за стол и жадно набросились на еду.
– Странно, что ты удивлен, братец, – сказал Михаил. Язык его заплетался, но Петру показалось, что эту речь брат заготовил заранее. – В губернском Чека о тебе уже месяц как знают. Такая птица к нам заявилась – сам штабс-капитан Беляев. Заместитель командующего штабом Деникина.
– Ты знал с самого начала?..
– Конечно, Петя. Ты мне здорово подгадил своей карьеркой у врагов трудового народа. Зря… Сидел бы здесь, в усадьбе, да не рыпался. А теперь… Словом, я лично попросил товарища Петрука из Губчека не арестовывать тебя до Рождества. Под собственную ответственность.
Пока Михаил говорил, чекисты молча ели, лишь изредка поглядывая на братьев. Петр почувствовал, как что-то подкатило к горлу. Мысли улетучились из головы, и на место их пришла большая и страшная тоска. «Как же Аня теперь? Дети? Отъезд за границу?»
И тут произошло нежданное. Доселе безмолвная Маргарита встала из-за стола. Лицо ее было бледным и злым. Чертовски злым, мельком отметил Петр. Затем она заговорила:
– Ты думал, что можно взять и уехать, не попрощавшись? Думал, что все дела твои здесь окончены? Так вот знай, Петя, что именно я донесла на тебя в Чека. Тебя видели Бахметьевы. Их Жаннет встретила меня в Москве и сказала, что ты в Угличе. А дальше было просто. Я сама пошла в Чека и заявила о тебе. Я ненавижу тебя. Ты никуда не уедешь. Сдохнешь здесь вместе с твоей разлюбезной Анной и детьми.
Она говорила и говорила, все более распаляя себя. Петру была знакома эта истерия. И этот дрожащий от ненависти голос он уже слышал. Тогда, в шестнадцатом, в их маленькой съемной квартирке на Пречистенке. Когда он сказал Марго, что более им видеться нельзя…
Размышления его прервал громкий хлопок. Из головы Маргариты рывком плеснуло темно-красное, а искривленное злобой лицо вдруг удивленно застыло. Уже мертвая женщина осела на пол. На втором этаже усадьбы испуганно заплакал ребенок, но через мгновение умолк, будто кто-то зажал ему рот. «Аня, оставайся там, милая. Не вздумай спускаться», – взмолился про себя Петр, чувствуя, как слабеют колени.
– Ой, как сразу тихо и хорошо стало, – громко проговорил старший чекист, не отрываясь от жареного картофеля. Один из его товарищей хмыкнул.
– Да, мне тоже полегчало, – сыто икнув, проговорил Михаил, укладывая револьвер прямо на стол между тарелками. Его окутал едкий пороховой дым. – Аронсон, голубчик, когда ваш начхоз начнет выдавать нормальные патроны? Посмотрите на дым… это безобразие, а не патроны. Скоро оружие начнет взрываться в руках.
Петр неотрывно смотрел на труп Валецкой. «Теперь я не хочу ее, – промелькнула в его голове дурацкая мысль. – Теперь уже все». Кровь из простреленной головы стремительно растекалась под столом. Один из чекистов, негромко матернувшись, пересел на другой стул, чтобы не запачкать начищенные до блеска хромовые сапоги.
– Так, – сказал Михаил, – пока товарищи из Чека перекусывают, можешь сходить к семье и попрощаться. Считай это моим рождественским подарком. Потом ты поедешь с товарищем Аронсоном в Углич. Я переночую здесь, а утром повезу Анну и детей в Москву, к матери. Вы ведь не против, товарищ Аронсон?
Аронсон кивнул. У него было странное лицо: левый глаз его постоянно подергивался, а уголки губ были опущены книзу, от чего вид он имел обиженный и немного капризный.
– Иди, – сказал Михаил. Он пристально смотрел на брата, и от недавней его пьяной дурашливости не осталось и следа. – Иди и попрощайся. Недолго. Я надеюсь, ты не вздумаешь сбежать или, чего хуже, начать по нам стрелять?
– Нет, – ответил Петр. В горле его пересохло, однако взять со стола стакан с водой он и не подумал. – Я попрощаюсь и вернусь.
Он поднялся по лестнице, слыша за спиной негромкий разговор чекистов. Те лениво спорили, вытаскивать ли тело Марго на улицу или оставить здесь. Петру было жалко бывшую возлюбленную – даже после ее глупого предательства. «Дура, – подумал он, – что же ты наделала?» Почему-то о себе он совсем не думал.
Поездки с чекистами всегда заканчивались одинаково. Петр хорошо помнил это по Харькову, когда в конце июня тысяча девятьсот девятнадцатого вместе с передовыми частями Добровольческой армии въехал в город. В здании местного Чека даже стены коридоров были покрыты кровавыми ошметками. Отступая из города, большевики расстреляли всех заключенных – не только «контру», но и обычных городских уголовников. И тела… Они были повсюду. Прикопанные в спешке в тюремном дворе. Более тысячи гниющих трупов. Беляев ощутил в себе страшное опустошение и усталость. Шел третий год Гражданской, и Петру подумалось, что, наверное, и дезертирство его из Добровольческой армии, и нынешняя самоубийственная идея встретить Рождество в фамильном особняке есть не что иное, как дорога к Концу. Ему вдруг стало совершенно все равно, что с ним будет дальше. Лишь бы дети и Анна остались в живых. Как они будут выживать без него, он старался не думать.
