Я чувствую — я должен помочь. Работа предвестников Эртаара сейчас гораздо тяжелее нашей, и их опоры, старшей звезды, нет рядом. Я хочу помочь, но не знаю как.
— Если ветер станет еще сильней, — говорит Шерири, — то лучше убрать все паруса.
Часть парусов уже свернута, они чернеют, как наросты на реях, — но мачты скрипят и стонут, словно хотят поднять корабль в небо. Они одержимы шквальным ветром.
— Делайте то, что нужно, — разрешаю я.
— А вы сможете управлять кораблем без парусов? — спрашивает Киэнар. Я не заметил, как он подошел, оказался совсем близко.
— Отчасти. — Шерири хмурится, кусает губу. — Корабль плохо слушается руля в бурю.
В бурю. Мы движемся навстречу буре.
— Делайте то, что нужно, — повторяю я. — Зовите, если понадобится помощь.
Шерири кивает и убегает, — возвращается к мачтам, с светлым лучам тросов.
Я ловлю взгляд Киэнара, и он кладет руку мне на плечо. Сквозь это прикосновение ко мне устремляется тревога, почти неотличимая от обреченности. Мне не нравится это, я хочу поделиться силой с Киэнаром, но, прежде, чем успеваю это сделать, он говорит:
— Ты не думаешь, что пора… — Замолкает, словно сомневается или подбирает слова. Но продолжает: — Вернуться?
Я смеюсь. Сила войны горит в моем смехе, в моей крови, вспыхивает в душе Киэнара, мчится к его сердцу. Он должен почувствовать, как и я, что буря — всего лишь еще один противник для нас. Достойный противник, такая редкость.
— Не знал, — говорю я, — что ты боишься.
— Я не боюсь, — отвечает Киэнар и отдергивает руку.
Его голос звенит от злости, и я рад, — злость лучше уныния.
— Хорошо, — говорю я и разворачиваюсь, ухожу с кормы.
Я во сне.
Я на войне.
Эти мысли горели, перебивая друг друга, и я бежала вверх по ступеням. Добраться до вершины лестницы, ворваться на чердак, — вот что я должна сделать. Там вражеские снайперы, их ружья грохочут надо мной, каждый выстрел может найти цель, погасить звезду. Я должна спешить.
Я бегу вверх, и стены качаются. Обои — дорогие, с золотым узором, — лопаются, обнажая крошащийся кирпич и штукатурку. Отполированное дерево поручней выворачивается из-под моей ладони, перила кренятся, срываются в лестничный пролет. Огромный, богатый дом врагов шатается, словно сама земля восстала против него.
Это сон, это война.
Мне нужно спешить, нужно наверх.
Моя команда уже там, Коул и Кори поднялись быстрее меня. Я слышу их голоса, слышу выстрелы их ружей. И я бегу, — но лестницы больше нет, каменные ступени зависли над пустотой, ковровая дорожка развевается над бездной.
— Бета! — кричит Кори сверху. — Сюда!
У меня нет крыльев, нет веревки! Но я должна подняться, — мы условились встретиться во сне. Во сне? Но еще рано, мы условились встретиться в полночь, а сейчас еще день. Еще день, а я сплю, мне снится война, и…
Грохот удара раскалывает стену, раскалывает ступени подо мной, и сон осыпается осколками света, камня и боли.
Боль была резкой, но не глубокой. Все еще не понимая, что вокруг, я прижалась к качающемуся полу и ощупала голову. Волосы на виске намокли, горячий след крови стекал по щеке. Я прислушалась к себе, как нас учили. Боль от внезапного удара, но ничего страшного, это просто ссадина.
Где я?
Где мое оружие?
«В ящике под окном», — подсказала память. Пол вновь качнулся, и я прижалась к нему, поползла вперед. Пара мгновений, — и ладони коснулись стены, нашли сундук. Его крышка была знакомой наощупь, тяжелой, с массивными засовами. Я начала различать очертания, — темнота не была абсолютной, — и сумела открыть сундук.
Оружие лежало внутри. Черные стволы, тяжелый приклад, смертоносная сила. Мой верный друг. Я потянулась, чтобы погладить металл, но мир опять пошатнулся, мне пришлось схватиться за край сундука, чтобы не упасть.
Неподалеку, на полу, блестели осколки светильника. Белые искры мерцали в них, угасали одна за одной. Но это опасно! Что если их свет проникнет в доски пола и пошатнет магический баланс корабля?
Точно. Мы плывем, мы в море.
Закрыв глаза, я снова ощупала ссадину на виске. Кровь уже не текла, лишь липла к пальцам. Боль ныла, пульсировала в такт сердцу.
Это корабль, и я каюте. Почему так темно? Неужели наступила ночь, неужели это был белый сон и я не смогла добраться до Коула и Кори?
Я закрыла сундук, и в этот миг новая волна взметнула пол. Я прижалась к тяжелой крышке, вцепилась в медные ручки сундука. Он привинчен к стене — будет моей опорой, не даст морю играть со мной.
Во рту был вкус желчи и черного порошка. Я зажмурилась, стараясь представить, что подо мной не волны, а небо, что мы летим, а не боремся с бездной. «Представь, что это крутой вираж», — кто сказал мне это? Когда?
Моя вахта закончилась на рассвете. Я стояла на корме, смотрела на восток, скрытый облаками, и гордилась собой. Все два часа я простояла на посту, и меня не тошнило, сердце не падало при каждом ударе волны. Я крепко держалась за канат, — черные тросы, напоминавшие о доме, тянулись теперь из конца в конец корабля, чтобы никто не ходил без страховки. Ветер хлестал, обжигая кожу, но я улыбалась.
«Погода портится», — сказал Реул, дежуривший вместе со мной.
Я рассмеялась. Нас шатает, волны бьют в борта, мы идем под единственным парусом на первой мачте, — куда еще портиться погоде? Но Реул взглянул на меня серьезно и указал на небо. Ветер растерзал и унес мой смех.
Облака над нами были высокими и рваными, синева неба проступала в просветах. Но восток заслоняли тучи, непроглядные, плотные. Ветер бил оттуда, темная облачная пелена поднималась стеной.
Мы стояли и смотрели, как она растет, становится все выше, клубится. Палуба под нами шаталась все сильнее, каждый рывок — резче и внезапнее предыдущего. Небо темнело, словно время шло вспять и рассвет превращался в ночь. Тошнота свивалась, поднималась к горлу.
Когда вахта кончилась, Реул сказал: «Идем вниз», и увел меня в трюм.
Сколько я пробыла там?
Я попыталась вспомнить, и не сумела.
Внизу было душно. Я сидела у стены, — она кренилась, взлетала и падала, то слабей, то сильней, каждый миг был непредсказуемый и смутным. Трюм казался огромным — койки были подняты, пристегнуты к стенам, вещи убраны в тяжелые сундуки. Те, кто не страдал от качки, шутили, их голоса звучали бодро, но страх, витавший в воздухе, был сильней. Он лип к коже, — постыдное чувство, от которого так хотелось избавиться.
Я пила раствор черного порошка, и он помогал на время. Но потом внутренности вновь сводила резкая боль, скручивала меня, прижимала к полу.
