В 1928 году Джо начал строить еще одно крыло. Именно тогда завсегдатаи, собиравшиеся у Брауни, пришли к выводу, что он спятил. Умный, с деловой хваткой, но чокнутый. Бенни Эллис утверждал, что Джо вырвал глаз у своей дочери и хранил его вместе с ампутированными пальцами, торчавшими ec другого глаза, в банке с составом, который Бенни называл «фаббледехидом», на кухонном столе. Бенни был страстным любителем журналов ужасов, на обложках которых были нарисованы голые женщины в лапах гигантских муравьев и всякие другие кошмары. Его рассказ о банке Джо Ньюалла был явно вдохновлен ими. В результате вскоре во всем Касл-Роке – не только в Бенде – оказалось полно людей, которые утверждали, что все это абсолютно верно. Некоторые говорили, что в своей банке Джо хранил даже те части тела, о которых не принято говорить вслух.
Второе крыло было построено в августе 1929 года. Спустя две ночи мимо дома промчалась старая машина с огромными натриевыми фарами, похожими на сверкающие глаза, свернула на подъездную дорогу к самому дому, и кто-то бросил вонючий полуразложившийся труп большого скунса на стену нового крыла. Мертвое животное забрызгало одно из окон, оставив на нем веер крови, напоминавший своими очертаниями китайскую идеограмму.
В сентябре этого же года случился пожар в цеху лучшей фабрики Джо Ньюалла, где стояли чесальные машины. Убыток составил пятьдесят тысяч долларов. В октябре произошел крах фондовой биржи. В ноябре Джо Ньюалл повесился на балке в одной из незаконченных комнат нового крыла – скорее всего в спальне. Свежий запах дерева все еще стоял в этом крыле. Его нашел Кливленд Торбатт, заместитель менеджера фабрики в Гейтс-Фоллзе и партнер Джо (по крайней мере ходили такие слухи) в ряде спекуляций на Уолл-стрит, которые стоили теперь меньше блевотины коккер-спаниеля, больного туберкулезом. Тело было вынуто из петли следователем графства, должность которого тогда занимал брат Клема Апшоу, Нобл.
Джо похоронили рядом с его женой и ребенком в последний день ноября. Стояла холодная погода, и в похоронах участвовал всего один человек из Касл-Рока – Элвин Кой, шофер похоронной машины фирмы «Хей и Пибоди». Элвин потом рассказал, что единственным посторонним, присутствовавшим на похоронах, была молодая стройная женщина в енотовой шубе и черной остроконечной шляпе. Сидя в лавке Брауни и закусывая огурцом прямо из бочки, Элвин саркастически улыбался и поведал приятелям, что это была, вне всякого сомнения, проститутка. Она ничуть не походила на Кору Леонард Ньюалл или кого-нибудь из ее семьи, а во время молитвы даже не прикрыла глаза.
***
Гэри Полсон входит в лавку с крайней медлительностью, осторожно закрывая за собой дверь.
– Привет, – равнодушно говорит Харли Макиссик – Слышал, ты вчера в Грейндже выиграл индейку, – намечает старый Клат, готовясь раскурить свою трубку.
– Да, – отвечает Гэри. Ему восемьдесят четыре года, и он, подобно остальным старикам, помнит то время, когда Бенд был куда более оживленным местом, чем сейчас. Он потерял двоих сыновей в двух войнах – еще до того как началась эта мерзость во Вьетнаме. Его третий сын, хороший юноша, погиб в 1973 году при столкновении с лесовозом недалеко от Прескью-Айл. Один Бог знает почему, но перенести эту потерю оказалось легче. Теперь временами у Гэри из углов рта текли слюни и он часто шлепал губами, втягивая их.обратно в рот, пока они не утекали слишком далеко и не оказывались на подбородке. За последнее время он многое позабыл, зато знает, что старость – это очень плохой способ провести последние годы своей жизни.
– Налить кофе? – спрашивает Харли.
– Нет, пожалуй.
Ленни Партридж, который, по-видимому, уже никогда не оправится после странного дорожного происшествия две осени назад, в котором у него были сломаны ребра, подтягивает под себя ноги, чтобы старик мог пройти мимо и осторожно опуститься в стоящее в углу кресло (Гэри сам перетянул это кресло в 1982 году). Полсон шлепает губами, втягивает обратно в рот слюни и складывает узловатые кисти рук на ручке своей трости. Он выглядит усталым и изможденным.
– Приближается чертовски дождливая погода, – говорит он наконец. – У меня все болит.
– Да, будет плохая осень, – соглашается Пол Корлисс.
Наступает тишина. Жар от печи наполняет помещение лавки, которая закроется, как только умрет Харли или, может быть, еще до этого, если его младшей дочери удастся добиться своего. Жаром наполняется помещение лавки и согреваются кости сидящих в нем стариков или по крайней мере они пытаются их согреть. Грязное окно с древними плакатами выходит во двор, где до 1977 года стояли заправочные колонки, пока «Мобил» не прибрал их. В лавке сидят старики, дети которых большей частью уехали искать счастья в более многообещающие места. Лавка почти не торгует, если не считать нескольких местных жителей да иногда летом проезжих туристов, которым кажется, что старики, сидящие вокруг печи в теплом белье, даже когда на дворе июльская жара, выглядят весьма эксцентрично. Старый Клат всегда утверждал, что в эту часть Рока приедут новые жители, однако последние два года положение еще ухудшилось – казалось, весь город вымирает.
– Кто строит новое крыло на этом проклятом Богом доме Ньюалла? – спрашивает наконец Гэри.
Они смотрят на него с изумлением. На мгновение кухонная спичка, которой старый Клат только что чиркнул, каким-то мистическом образом повисает над трубкой, прожигая дерево, которое чернеет. Черная головка на ее конце изгибается в сторону. Наконец старый Клат окунает спичку в кувшин с водой.
– Новое крыло? – спрашивает Харли.
– Да.
Голубая дымовая мембрана из трубки старого Клата поднимается над печью и растекается подобно тончайшей рыбачьей сети. Ленни Партридж поднимает вверх подбородок, чешет морщинистую шею, а затем медленно проводит по ней рукой, издавая скрежещущий звук.
– Представления не имею, – говорит Харли, каким-то образом подчеркивая своим тоном, что в числе этих людей не может быть никого сколько-нибудь достойного внимания, по крайней мере в этой части мира.
– Никто не хотел покупать этот дом самое малое с тысяча девятьсот восемьдесят первого года, – говорит старый Клат. Когда старый Клат говорит «никто», он имеет в виду одновременно «Текстиль Южного Мэна» и «Банк Южного Мэна», но не только. Он имеет в виду в первую очередь итальянцев из Массачусетса. «Текстиль Южного Мэна» стал владельцем всех трех фабрик Джо и его дома на холме примерно через год после того, как Джо покончил жизнь самоубийством. Однако для мужчин, собравшихся в лавке Брауни вокруг печки, это название – всего лишь дымовая завеса. Или же то, что они иногда называют Законом. Это слово звучит для них, например, в такой фразе: «Она под присягой потребовала судебного постановления об их защите, и теперь он не может встречаться со своими собственными детьми из-за юридических тонкостей Закона». Старики ненавидят Закон, потому что он покушается на их жизни и жизни их друзей, но их бесконечно зачаровывает то обстоятельство, что некоторые люди пользуются Законом для осуществления собственных гнусных устремлений, направленных на обогащение.
«Текстиль Южного Мэна», называемый также «Банком Южного Мэна», называемый также «Итальянцами из Массачусетса, долгое время с выгодой для себя управлял фабриками Джо Ньюалла, которые он сумел спасти от разорения. Но больше всего стариков, собирающихся вокруг печки у Брауни, изумляло то, что им не удалось избавиться от дома на холме.
– Он походит на жука, которого вы не можете стряхнуть с кончика пальца, – сказал однажды Ленни Партридж, и все кивнули, соглашаясь с ним. – Даже эти пожиратели спагетти из «Малден и Ревир» не в силах избавиться от этого жернова, что висит у них на шее.
Старый Клат и его внук Энди проходились в настоящее время в ссоре, вызванной спором, кому принадлежит безобразный дом Джо Ньюалла. Свою роль внесли и другие, более личные соображения, скрывающиеся под самой поверхностью, в этом можно не сомневаться, такие проблемы всегда существуют. Вопрос возник однажды вечером, когда дедушка и внук – оба успевшие стать вдовцами – наслаждались превосходными спагетти в городском доме молодого Клата.
