шепот. Если вы слушали достаточно долго, вы начинали не только видеть вещи, но и слышать голоса... сладкие, соблазнительные голоса, протяжные и глухие из-за ветра. Голоса женщин и влюбленных затерянных во времени. Голоса, которые хотели, чтобы вы убежали в эти мрачные, замерзшие равнины, где вы могли бы потерять себя навсегда и, возможно, на секунду, вы были бы не против потеряться, эти снежные ветры крепко окутывали вас и ворковали вам на ухо, пока не становилось слишком поздно. И к тому времени вы бы узнали в голосе ветра то, чем он был: смертью. Одинокой, голодной смертью и, возможно, чем-то еще, возможно, чем-то дьявольским и тайным, что было старше смерти.
"Прекрати, черт тебя дери", - предупредил себя Хейс.
Но это могло достать тебя, и ветер, и снег, и вечная ночь. Так много людей сошло с ума от этого, что медики придумали термин, чтобы объяснить то, что, возможно, вообще необъяснимо: Антарктическая деменция (Dementia Antarctica). Они видели в этом болезнь, порожденную одиночеством и изоляцией, и, может быть, они были наполовину правы, но уродливая и горькая истина заключалась в том, что это было также состояние души и ее темной, разрушительной поэзии, которая, казалось, кричала в твоей голове: Я твоя душа и я прекрасна, я любовный сонет и серебряный дождь, теперь уничтожь меня... если ты любишь меня, уничтожь меня и себя тоже.
До Хейса дошло, что если он продолжит в том же духе, то убежит в безмолвное опустошение полярной ночи. Поэтому он сосредоточил свои мысли на других вещах, вещах, которые он мог взять в руки и обдумать, заставить работать на себя. И то, о чем он начал думать, было не тем, что можно было бы по-настоящему потрогать или узнать: город. Тот огромный затонувший циклопический город, дремлющий на дне озера Вордог. Покрытый сорняками и болезненными водной порослью, временем и безумием, он напоминал какой-то гротескный, покрытый мхом скелет инопланетянина.
Воспоминания о городе казались каким-то кошмаром сейчас, но Хейс видел все отчетливо, и оно видело его. В то время он не мог по-настоящему понять, что он чувствовал, это было слишком шокирующим и ошеломляющим, но теперь ему казалось, что он понял: этот город был табу, его избегали. Он... и все люди, полагал он... сохранили рудиментарную память об этом месте. Ужасный архетип, запечатленный в человеческой душе с самого зарождения расы, который позже превратился в дома с привидениями, проклятые замки и тому подобное. Злые места. Места злокачественности и бестелесного ужаса. Может быть, что-то о углах и ощущении покинутости, но это воспоминание сохранилось и будет всегда. Первый настоящий сон о божественном ужасе, который знало человечество.
И снова Хейс думал о вещах, о которых не имел права думать. Может быть, все было так, как сказал Катчен, а может быть, отчасти это было тревожным разговором Гейтса в сочетании со всей той злобой, которую излучали эти мумии. Но он, честно говоря, думал, что это нечто большее. Искренне верил, что Старцы и их призрачный, жуткий город были заперты в сознании всех людей в форме первобытной памяти.
"Мы взаимодействовали с этими вещами, - подумал он, - в нашем далеком прошлом. Должны были. И, вероятно, не по своей воле. Это единственное, что может объяснить наш инстинктивный ужас перед ними и этим безымянным городом..."
Сам того не осознавая, Хейс остановил трактор.
Большая часть работы была сделана, но, учитывая обрушившуюся на них метель, он вполне мог начать заново, поскольку дорожки уже были наполовину занесены. Но дело в том, что он остановил трактор на пути к хижине №6 и не знал почему. Он просто сидел там, чувствуя холод и жар, отчаянно оглядываясь по сторонам в поисках причины и ничего не шло в ему в голову. Ночь была полна вязких теней и крадущихся фигур, а ветер был полон голосов. Сквозь дуновение белой смерти он слышал, как они звали его: Не торопись, Джимми. Сиди и жди, и тебе все откроется. Потому что, то, что ты ждешь, ты ждешь с самого первого дня, а может, и всю свою жизнь, и оно приближается, Джимми. Оно выходит из тьмы полярного кладбища и, словно хамелеон, вот-вот покажет себя...
И тогда это случилось.
Примерно в то время, когда он был готов назвать себя гребаным лунатиком, это случилось.
Но прежде, чем он увидел, он услышал.
Услышал тот странный, высокий музыкальный писк, который, как он знал, был голосом. Услышал в своей голове и снаружи кабины, и в глубине души он помнил этот голос как голос власти, как голос хозяина, и такова была его власть, что он не осмеливался попытаться уйти от него. Он чувствовал, как лед Антарктиды дышит в его кишках, испуская дыхание мороза, которое заморозило его, заставляя наблюдать.
Потом он увидел.
Оно выплыло из тени, призрачная инопланетная фигура с распростертыми крыльями, дрожащими щупальцами и злобными красными глазами, которые вскрыли его мозг, как консервную банку, и полезли туда холодными пальцами. Он закричал, он предполагал, что закричал, потому что что-то вырвалось из него и сильно ударило его по лицу.
Существо подошло ближе, и Хейс нажал на педаль газа трактора, его шины, опутанные цепями, сцепились с поверхностью и бросили Хейса вперед и прямо на существо. И он почувствовал, как что-то щелкнуло в его мозгу, словно ветка дерева, и боль была чудовищной. Но затем трактор врезался в существо, и оно разлетелось на тысячу светящихся осколков.
Затем он остался один.
И ветер был просто ветром, а снег был просто снегом. Но в его сознании были тени. Древние тени, зовущие его по имени.
В жизни были вещи, которые разрушали тебя постепенно.
Выпивка, наркотики, депрессия, табак. Хейс знал все о табаке, потому что курил уже почти тридцать лет. Он знал это, понимал это и осознавал, как и любой другой, что ты теряешь минуту, пять или типа того каждый раз, когда закуриваешь.
Но он никогда не смотрел на это таким образом.
Он смотрел на это с точки зрения месяцев и лет. Что он покупает себе участок кладбищенской земли, лопату
